Кровь и золото
Шрифт:
В сияющем свете мне показалось, что кожа моих царственных подопечных стала бледнее. Теперь, спустя столетия, я понимаю, что был прав: они быстро исцелялись от страшных солнечных ожогов.
В тот раз я очень пристально следил за выражением лица Энкила, ибо слишком хорошо сознавал, что не испытываю по отношению к нему особой преданности, и понимал всю неразумность такого поведения.
Когда я – в то время юное, пылкое создание, воспламененное просьбой Акаши вывезти их из Египта, – впервые увидел их, Энкил преградил мне путь к царице.
Потребовалось
Это случилось триста лет назад, и с тех пор Акаша пошевелилась при мне только однажды: она протянула руку, чтобы призвать к себе Пандору.
Благословенна Пандора, удостоенная царственного жеста! Я помнил его все эти долгие годы.
Интересно, а что на уме у Энкила? Ревнует ли он, когда я обращаю свои молитвы к Акаше? Или, может быть, он вообще ничего не сознает?
Как бы то ни было, я безмолвно поклялся царю в вечной преданности и пообещал, что бы ни случилось, всеми силами защищать его и царицу.
Я не сводил с них глаз и в конце концов окончательно утратил способность рассуждать.
Я дал Акаше понять, как почитаю ее и какими опасностями чреват каждый мой приход, объяснил, что никогда я не оставил бы святилище в запустении по собственной воле и только из соображений безопасности так долго держался в стороне. Давно нужно было прийти и начать расписывать стены или выкладывать их мозаикой. Надо сказать, что в смертной жизни я не обладал художественными талантами, но благодаря вампирским способностям вполне сносно сумел украсить святилище царственной четы в Антиохии.
Но здесь Акашу и Энкила окружали лишь голые побеленные стены, и только цветы, которые я в изобилии принес с собой, хоть как-то оживляли обстановку.
– Помоги мне, царица, – молился я.
И тут, пока я объяснял, что рядом с теми, кого случайно встретил на своем пути, чувствовал себя абсолютно несчастным, мне в голову вползла ужасная, но вполне очевидная мысль: «Авикус никогда не станет моим спутником. Просто потому, что я не имею права иметь таковых. Ибо любой, кто умеет читать мысли, вскоре узнает тайну Тех, Кого Следует Оберегать. А потому глупо и бессмысленно было предлагать кров Авикусу и Маэлу. Я обречен на одиночество».
Меня бросило в холод. Я смотрел на царицу и долго не мог облечь молитвы в слова, однако в конце концов нашел в себе силы обратиться к своей повелительнице:
– Верни мне Пандору. Если ты дала мне Пандору однажды, молю, верни ее вновь. Поверь, я никогда больше не буду с ней ссориться. И никогда ее не обижу. Одиночество невыносимо. Мне необходимо слышать ее голос. Необходимо ее видеть...
Я мог бы бесконечно изливать свои горести и неустанно просить царицу о помощи, но мольбы мои прервала мысль о том, что Авикус и Маэл могут оказаться поблизости. Я поднялся, расправил одежды и направился к выходу.
– Я вернусь, – пообещал я Матери и Отцу. – Ваше святилище станет еще прекраснее,
На выходе я резко обернулся, решив вдруг, что должен вкусить Могущественной Крови Акаши, дабы стать еще сильнее и смело противостоять врагам. Кто знает, какие испытания ждут меня впереди.
Видишь ли, до тех пор мне только один раз довелось попробовать кровь Акаши. Это случилось в Египте, когда она приказала мне увезти ее из страны. Больше мне такой возможности не представилось.
Даже в ночь перерождения Пандоры, когда она пила кровь нашей Матери, я не осмелился подойти и последовать ее примеру, поскольку знал, что Мать сразит любого, кто захочет получить первородную кровь без приглашения.
И теперь, стоя перед возвышением, на котором восседала царственная чета, я возжаждал Могущественной Крови.
Я безмолвно испросил разрешения и замер в ожидании хоть какого-то знака. После создания Пандоры Акаша подняла руку в призывном жесте. И сейчас я надеялся на повторение чуда.
Никакого знака не последовало. Однако наваждение не отпускало меня, и я двинулся вперед, исполненный твердой решимости испить Могущественной Крови или умереть.
Наконец я одной рукой обнял холодную, но прекрасную Акашу, а другую положил ей на затылок.
Я придвигался к шее все ближе и ближе и в конце концов прижался губами к ледяной, лишенной жизни плоти. Царица даже не шевельнулась, чтобы помешать мне. Я каждое мгновение ожидал рокового удара, но ничего не случилось. Я держал ее в объятиях – молчаливую и недвижимую.
Наконец зубы мои пронзили кожу царицы, и в рот мне потекла густая, ни с какой другой не сравнимая кровь. Я погрузился в грезы и оказался в небывалом райском саду, залитом солнцем. Зеленела трава, деревья стояли в цвету. Картина, представшая моим глазам, бальзамом пролилась на мои душевные раны. Я словно вновь вернулся в легендарные времена Древнего Рима, в знакомый с детства сад, не ведающий зимы, благоухающий прекраснейшими бутонами...
Кровь накладывала на мою плоть свой отпечаток: я чувствовал, что тело становится жестче, как в самый первый раз. Солнце в саду светило все ярче и ярче, пока цветущие деревья не начали исчезать в ослепительном сиянии лучей. Какая-то часть меня, мелкая и слабая, побаивалась солнца, но в целом я наслаждался теплом и покоем...
И вдруг ни с того ни с сего сон закончился.
Я лежал на холодном жестком полу на расстоянии нескольких ярдов от подножия трона. Лежал на спине.
Я не сразу понял, что произошло. Я ранен? Меня ожидает ужасное возмездие? Но через несколько секунд я осознал, что цел и невредим, а кровь, как я и надеялся, вселила в меня новые силы.
Я встал на колени и внимательно оглядел царственную чету. В их облике ничто не изменилось. Какая же сила отбросила меня от Акаши?
Потом я долго изливался в немых благодарностях. Только окончательно уверившись, что все в порядке, я встал и, вновь клятвенно пообещав вскоре вернуться и достойно украсить святилище, ушел.