Кровь и золото
Шрифт:
– Благодарю тебя, Мариус, – печально и устало сказал он, провожая меня к воротам. – Что было бы, откажись ты мне помочь? Я в неоплатном долгу перед тобой.
– Никакой Великой Матери нет, – ответил я. – А теперь прощай.
Мчась по римским крышам к собственному дому, я твердо решил рассказать им правду.
Глава 7
На следующую ночь я, к своему великому удивлению, обнаружил, что стены библиотеки чисто побелены. Я и забыл, что велел слугам освободить их от росписей, но, увидев горшки, полные
На самом деле я только и думал что о Маэле и Авикусе и, должен признаться, был заинтригован удивительным сочетанием цивилизованных манер и скромного достоинства, в полной мере проявившимся в Авикусе, но совершенно не свойственным Маэлу.
Маэл навсегда останется для меня варваром, безграмотным, неотесанным, но прежде всего – фанатиком, ибо не что иное, как его фанатичная вера в Бога Рощи, привела меня к гибели.
Справедливо рассудив, что единственный способ выбросить из головы обоих соплеменников – это расписать обновленные стены, я немедленно принялся за работу.
Я не обращал внимания ни на гостей, которые, естественно, уже пировали, ни на тех, кто входил и выходил через открытые ворота или прогуливался по саду.
Видишь ли, к тому моменту я уже не испытывал острой необходимости в крови, и, хотя в этом отношении по-прежнему оставался хищником, частенько отправлялся на поиски жертвы лишь поздней ночью или ранним утром, а то не охотился вовсе.
Итак, я принялся за фреску. Не тратя времени на обдумывание сюжета и разметку, я начал неистово покрывать стену огромными сочными мазками, воссоздавая все тот же сад, который не давал мне покоя, и тех нимф и богинь, что были столь хорошо знакомы моему внутреннему взору.
При всем желании я не смог бы назвать по именам обитателей этого необыкновенного сада. Они могли быть созданы воображением Овидия, сойти со страниц Лукреция или слепого поэта Гомера. Мне было все равно. Я забывал обо всем, изображая воздетые руки и изящные шеи, овальные лица и развевающиеся на легком ветерке одеяния.
Одну стену я выделил под колонны и украсил их вьющимися лозами. Другую расписал стилизованными растительными орнаментами. А третью разделил на несколько небольших участков, намереваясь каждый из них посвятить определенному божеству.
Тем временем дом до отказа заполнился шумным народом, и некоторые из моих любимых пьянчуг постепенно добрались до библиотеки и застали меня за работой.
Мне хватило ума умерить свой пыл, дабы не перепугать их противоестественной быстротой движений. Но в остальном я не отвлекался, и лишь в тот момент, когда один из музыкантов зашел поиграть мне на лире, я понял, насколько безумное впечатление производит мой дом.
Вилла полна гостей, наслаждающихся вином и трапезой, а хозяин, надев длинную тунику, расписывает стену! Занятие, подобающее ремесленнику или художнику, но никак не римскому патрицию.
Абсурдность ситуации заставила меня рассмеяться.
Один из молодых гостей, восхищенный моим талантом, воскликнул:
– Мариус, ты нам не говорил об этом ни слова! Мы и не подозревали!
–
Так я продолжал работать несколько месяцев и даже добрался до обеденного зала, где гости, глядя на мой труд, подбадривали меня шумными выкриками. Ни одно из моих творений меня не устраивало, да и их, похоже, в восторг не приводило.
Богач, собственноручно расписывающий фресками стены собственной виллы, представлялся им не более чем забавным и эксцентричным чудаком. В бесчисленных советах, данных спьяну, толку не было. Образованные люди знали легенды, в которых я черпал вдохновение, и любовались их воплощением в красках, а молодежь пыталась вовлечь меня в споры, но я решительно отказывался.
И все же больше всего я любил рисовать просторный сад, не отделенный никакими границами от нашего мира, от танцующих гостей и склонивших ветви лавров. Знакомый сад. Я воображал, что смогу укрыться в нем хотя бы в мыслях.
В тот непростой период я не рисковал посещать святилище и предпочитал покрывать росписью стены собственного дома.
Время шло, и древние боги, оживавшие на моих стенах, быстро исчезали из римских храмов.
В какой-то момент Константин объявил христианство официальной религией империи и запретил язычникам поклоняться древним богам.
Думаю, Константин не хотел силой навязывать кому бы то ни было религиозные предпочтения. Но так уж вышло.
А я рисовал беднягу Бахуса, бога вина, и его беззаботных последователей, рисовал блистательного Аполлона, преследующего отчаявшуюся прелестницу Дафну, которая предпочла превратиться в лавровое дерево, но не покорилась божеству.
Я все работал и работал, довольствуясь обществом смертных и в мыслях своих заклиная Маэла и Авикуса не искать в моей голове разгадку великой тайны.
Однако я постоянно слышал и ощущал их близкое присутствие. Шумные пиршества приводили их в замешательство и отвращали от моего дома. Каждую ночь они бродили вокруг, а потом шли прочь.
Но в конце концов неизбежное произошло.
Они появились у ворот.
Маэл попытался войти, не спрашивая разрешения, но Авикус удержал его и с помощью Мысленного дара обратился ко мне с просьбой о встрече.
В ту ночь я остался в библиотеке, стены которой расписывал уже в третий раз, а пиршество, слава богам, пока что сюда не перетекло.
Я отложил кисть и вгляделся в незаконченную работу. В фигурке Дафны вновь угадывался облик Пандоры; Дафна, отвергшая притязания влюбленного бога, задела трагическую струну в моем сердце. Какую же глупость я сделал, бежав от своей любви!
Долго и самозабвенно разглядывал я свое творение: неземное существо с волнистыми темными волосами.
«Ты умела проникнуть в самые глубины моей души, – безмолвно обращался я к своей покинутой подруге, – а они хотят выпотрошить мое сердце. Что же мне делать? Да, мы ссорились, но ссорились с любовью и уважением! Я не могу без тебя жить! Пожалуйста, вернись, где бы ты ни была!»