Кровь как лимонад
Шрифт:
– Выпить никто не хочет?
– Антону нельзя, он за рулем, – ответила ему Настя. – Это водитель моего отца. А Филиппу Юрьевичу, наверное, хватит… Да он и не пьет с такими как ты.
– Кто он? – спросил Филипп Юрьевич.
– Это мой друг, – сказала Настя. – А ты зачем приехал?
Филипп Юрьевич что-то ответил, но его слова заглушил заходящий на посадку самолет авиакомпании «Norwegian». Принадлежность к скандинавскому лоукостеру выдавали окрашенный в красный цвет нос «боинга» и портрет угрюмого мужчины в зимнем капюшоне на хвосте. Медленно, словно собираясь с последними силами перед приземлением, самолет пролетел
– Я не расслышала, что ты сказал, – произнесла Настя, обращаясь к отцу.
– Я говорю, что у нас с тобой отношения не очень. Может, пришло время наладить их?
– Что, именно сегодня что-то заклинило у тебя в голове? И ты за этим меня здесь нашел?
– За этим? – повторил Филипп Юрьевич и полез в карман своей расстегнутой куртки классического покроя.
Чуть пошатнувшись, он шагнул к Насте. От него пахнуло водкой.
– Возьми, – сказал он дочери, протягивая к ней свою руку.
– Что это? – спросила та, принимая из его руки несколько разноцветных бумажек. – Деньги?
– Считай, что это твоя премия, – ответил Филипп Юрьевич. – За наше вчерашнее дело. Две с половиной тысячи евро.
Помолчав пару мгновений, Настя спросила:
– Сто тысяч за банковскую операцию? Даже если я была несогласна, что это за детский сад? – Она иронично посмотрела на отца. – Я за это получаю оклад. Если ОБЭП будет проверять и шить уклонение от налогов, то фигурантом все равно пойдешь ты, – Настя махнула рукой. – Да с твоими связями никто к тебе и близко не подойдет. Так что, спасибо, конечно, но премия – это лишнее. Или это добрый по пьяной лавочке папа хочет подкупить гордую дочь?
На лице отца отпечаталось невыразимое страдание. Он отступил на шаг.
– Забери деньги, – попросила его Настя. – Я бы их взяла, когда тебя о них просила, а сейчас мне они не нужны.
– Мне тоже. Они твои. Хочешь – отдай на благотворительность.
Настя, которая до этого выглядела спокойной, словно такие сцены происходили не раз, вдруг разозлилась. Ее ноздри задрожали, губы искривила язвительная усмешка. Глаза сверкали как искры от костра.
– Пафос у нас как в Шекспире. И ничего не делаем. Мои деньги? – Настя сделала шаг в сторону, к еще дымящемуся мангалу и кинула разноцветные бумажки, которые держала в руке, на угли. – Иногда веселее импровизировать.
Разлетевшиеся по мангалу стоевровые купюры легли вниз, их накрыло тремя сиреневыми банкнотами достоинством в пятьсот евро каждая.
Филипп Юрьевич сделал еще шаг назад, наткнувшись спиной на водителя.
– Колоритная девушка, – пробормотал Антон, поддерживая босса за локоть.
Жека смотрел, как сильней задымились тлеющие угли, по углам мангала начавшие уже покрываться белым пеплом. Дунул ветер, и одна из купюр отлетела в сторону. Вдруг появилось маленькое синее пламя, зацепилось за головешку и через секунду лизнуло крайние сто евро. Огонь побежал по краю зеленой бумажки, она почернела посередине и вспыхнула. Пламя перекинулось на остальные деньги. Длинный язычок огня лизнул сиреневую банкноту, огонь прицепился и охватил сразу несколько бумажек. Антон и Жека стояли как вкопанные и смотрели, как сгорают изображения вантового моста на пятисотевровых купюрах и моста в стиле барокко – на стоевровых. Жеке неожиданно захотелось подойти к мангалу и опустить руки к пламени, чтобы прогнать охвативший его озноб. Отец Насти
– Вот это так по-нашему! – поминутно повторял он. – Я всегда думал, что от матери у тебя только эта фамилия! Хочешь – не хочешь, а ты моя дочь!
Банкноты сгорели наполовину, когда он повернулся к Антону и сказал:
– Пойдем, хватит глазеть.
Глаза водителя были прикованы к догорающим деньгам как металл к магниту. Он с трудом оторвал взгляд от мангала, покачал головой и сипло сказал:
– С ума сойти… Шашлыки-то хоть удались?..
И пошел впереди Филиппа Юрьевича, который обернулся к Насте и произнес:
– В понедельник с утра надо будет ехать обсуждать новый договор. Будь готова.
Настя впилась в него огненным как сгорающие деньги взглядом и ничего не ответила. В сумерках Жека видел, что на ее лице проступил румянец. Настя выглядела, как будто у нее была температура. Когда ее отец с водителем исчезли в деревьях, Жека обнял девушку сзади за плечи. Она прислонилась к нему с убитым видом.
– Налей виски, пожалуйста, – попросила она.
– Я тоже любил прикуривать от зажженной сторублевки, – сказал Жека, – поэтому и бросил курить.
Они захохотали как сумасшедшие – громко и безудержно. Жека почувствовал, что смех дается девушке через силу, и что ей больше подошли бы сейчас слезы.
– Глупо это все выглядело, да?
– На зиму в Европе тебе этого бы хватило. Зато ты была похожа на королеву, – ответил Жека.
– Была такой же старой и страшной как английская Елизавета? – спросила Настя.
Она в два глотка выпила «джеймсон» и произнесла:
– Поехали отсюда.
– Поехали, только куда? Ко мне? К тебе?
– Поехали лучше куда-нибудь, где люди и музыка, потанцуем. В «Мод», что ли.
– Точно, замиксуем Федора Михалыча с «Kasabian» и «Razorlight». Если не танцевать, так и жить-то незачем.
В быстро темнеющем небе над ними с гулом пролетел еще один самолет.
С «Kasabian» и «Razorlight» получилась не сразу. В концертном зале «Mod Club» молодые музыканты играли необязательные кавер-версии английских рокеров. Жека с Настей пропустили по «егермайстеру», послушали четыре песни и, заскучав, ушли в бар, где взяли еще по одной порции баварского биттера. Между П-образно расположенной стойкой и кирпичной стеной с постерами, рекламирующими будущие вечеринки, стоял пульт, на котором ди-джей в футболке с надписью «ABCDEFUCK» играл с компакт-дисков party-rock. Было еще рано, народ только собирался. Разогреваясь, все сидели за столиками и у барной стойки. В одном из углов бара тусовалось четверо или пятеро аккуратных геев в коротеньких узеньких брючках.
По третьей рюмке «егермайстера» они взяли за стойкой на террасе на крыше клуба. Сели на потертый кожаный диван в одном из углов, разглядывали силуэты вымирающих на ночь домов-уродов вокруг, наблюдали за посетителями и слушали льющийся из колонок сонный «Hammock». За то время, когда они уехали с Пулковских высот, они обменялись буквально десятком фраз. Настя выглядела такой, какой она была в день их знакомства – морозной и неразговорчивой. Стоило ему подумать об этом, как девушка махнула в себя рюмку и прижалась спиной к его плечу.