Кровь как лимонад

Воронин Денис

– Хорошая песня, – сказал тогда дед Стас, когда заиграла следующая композиция.

Если деду не понравится, в следующий раз Жека принесет какого-нибудь барда. Окуджаву, например.

Не ждет ли, кстати, у деда засада? Раз пробили его адрес на Ленинском, то могли узнать и об этой квартире. От таких непривычных мыслей Жека почувствовал себя прямо-таки шпионом. Но все лучше, чем убегающая от стрелков дичь. Об этом будет интересно рассказывать, когда все кончится. Если… Жека вспомнил накрытые полиэтиленом тела, которые выносили из сгоревшей кафешки на Кронверкском… Ставки подросли. Ладно, попробуем прорваться.

Но осторожность не повредит.

Он припарковал машину на Рижском, за несколько кварталов от нужного ему адреса. Выйдя из «астры», Жека вспомнил об оставленной дома кенгурухе с надписью «Jack Daniels». У той был капюшон – хоть какое-то укрытие от припустившего дождя. Спрятав в карманы купленной в Хельсинки темно-серой куртки «G-Star» руки и компакт-диски, Жека пошел вдоль проспекта. Проспект – одно название. Бывшая окраина города – жилые облупленные дома, построенные до революции, и корпус остановленного завода. Что там происходит во мраке за кирпичным забором среди ржавеющих механизмов? Бр-р-р, лучше не думать. Место такое, где по весне из-под снега оттаивают неопознанные трупы. На Рижском Жеке всегда чувствовал себя неуютно – даже в разгар летнего дня, а сейчас, осенним темным вечером, было только одно желание – побыстрей его преодолеть. Лужи на тротуарах, длинные, в пол-улицы, тени от редких фонарей, дождь, заглушающий шаги.

Уф! Вот, наконец, Старо-Петергофский, а с ним – вибрации живого города. Уличное освещение, общественный транспорт, люди, выходящие с пакетами и сумками из сетевых продуктовых супермаркетов.

Когда дверь подъезда закрылась за ним, Жека постоял немного, прислушиваясь к неверной тишине на верхних этажах. Все спокойно? Да, кажется. Только стоял одинаковый для всех подъездов старых домов запах. Жека начал подниматься по лестнице с выбоинами на ступеньках от ног сотен и тысяч людей, ходивших по ним долгие годы. Лифт за железной дверью с прорезями, похожими на пулеметные амбразуры, Жека игнорировал еще с детства, когда однажды застрял в нем и просидел три часа, последний час – ревя не переставая. У дверей в знакомую квартиру остановился, послушал, потом длинным как нос или кое-что другое у Буратино ключом отпер замок. В квартире, похоже, все было как обычно. Спокойно. На кухне шкворчало что-то жарящееся на плите, из комнаты деда доносились тихие голоса.

Жека скинул перед дверью «гриндерсы», не промокшие только потому, что еще неделю назад были залиты водоотталкивающим спреем – иногда у него получалось быть таким практичным еврейчиком. Вздохнул и вошел в комнату как в ледяную воду. Видеть в таком состоянии деда, который за всю жизнь ни разу не уходил на больничный – как стругать рубанком свое сердце. Больно и хочется кричать.

В пахнущем лекарствами и свежей рисовой кашей «трамвае», как дед сам называл свою узкую и длинную комнату, горел стоявший в углу торшер. Свет от лампы падал на двух человек, сидевших на кровати – деда Стаса, откинувшегося на взбитую приподнятую подушку, и его старого друга и партнера по шахматным баталиям Вадима Дмитриевича у изножья.

– О, Жека! – воскликнул, прерывая разговор, Вадим Дмитриевич. – Здорово!

Дед Вадик, как звал его Жека, был крепким пенсионером, манерами похожим не то на интеллигентного героя Сергея Юрского из «Республики ШКИД», не то – на другого его персонажа – расхристанного деда Митяя из «Любовь и голуби». Жека даже думал, что дед Вадик страдает раздвоением личности – таким разным он бывал иногда. Дед Стас

однажды рассказал Жеке, что давно, еще по молодости, Вадим Дмитриевич ухаживал за девушкой, работавшей мастером в его аккумуляторном цеху. На Первое мая пригласил ее в театр, перед началом зашел к ней домой. Девушка докрашивалась, попросила подождать ее десять минут. Пока она заканчивала сборы, дед Вадик (а тогда просто Вадик) спустился во двор, где за столиком отмечали праздник незнакомые ему мужики. Когда мастерица в новом платье и со свежей прической, наконец, вышла из дома, Вадик сидел за столиком и был уже порядочно пьян.

– Да сходи одна! – предложил он девушке. – Ик! А я тебя тут подожду! Или подругу какую позови! Или садись уж с нами! Ик!

Так что это был единственный раз в его жизни, когда он был в театре, да и то – только в кассе, когда он за несколько минут до начала сдавал билеты, чтобы угостить водкой новых приятелей. Спектакль, как он и сейчас помнил, назывался «Бронепоезд 14-69», а имя мастерицы забыл.

– Дай пять!

Рукопожатие деда Вадика было стальным – похоже, стараясь удивить Жеку, он сжал его руку так сильно, как только мог.

– Чуть руку не сломал, дед Вадик! – сказал Жека то, что явно хотел услышать старик.

– Ну так! – сделал горделивую гримасу дед Вадик. – Я же еще мощный дуб!

Бросив влажную куртку в кресло и оставшись в одной светло-голубой футболке с надписью «Developer NYC», Жека повернулся к смотревшему на него деду Стасу. По худобе тот бы посоревновался с узниками концлагерей – впалые щеки, выпирающие ключицы и проступающие из-под майки ребра. Поредевший ежик недавно мытых волос делал деда похожим на маленького ребенка. Жека вгляделся в его блеклые, с суженными от регулярных героиновых приходов зрачками глаза, рассмотрел в них искру узнавания, произнес:

– Привет, дед, – и взял его за высохшую (а когда-то тяжелую, ударит – никакие бабки не отшепчут, в мозолях и с заусенцами на пальцах) руку бывшего солдата и токаря–фрезеровщика, русского со странно доставшейся ему фамилией Раппопорт.

– Привет, Жека, – произнес дед Стас.

– Как ты?

Дед Стас улыбнулся одними глазами, подернутыми дымкой.

– Да вроде сегодня ничего… – голос у него был слабый, а у глаз и рта собрались морщины.

– Смотрю, ты молодцом. Гостей принимаешь.

– Да вот, Ванька, черт, пришел. Предлагает выпить…

– Чего там, полста молдавского коньячка! Для здоровья – самое оно! – оживился дед Вадик. – У меня дома бутылка открытая есть! «Черный аист»! Племяш привез из Кишинева. Сбегать?

Жека улыбался, стараясь не обращать внимания на то, что дед назвал старого друга Ванькой. В последнее время он не всегда узнавал даже его, Жеку, так что сегодня для него хороший день.

– Хана тебе, Вадик! Мат в три хода! – вспомнил Жека, как объявлял сопернику дед Стас, сидя за шахматной доской в небольшом скверике в пяти минутах ходьбы от дома.

Окружавшие доску и игроков мужики начинали галдеть, обсуждая перспективы партии, а дед Вадик лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. И иногда находил, ходов через двадцать ставя мат другу. Заканчивалось все тем, что толпой шли выпить «по кружечке» к ларьку у самого «Степана Разина».

– Пиво – дерьмо, но свежее дерьмо, – говорили то один, то другой.

– А где сиделка? – спросил Жека у деда Вадика.

– Сисястая-то эта? На кухне, с Ольгой треплется. Она Ильича покормила, да мы ее выгнали – чего ей тут нас слушать?