Кровь, огонь, серебро...
Шрифт:
Способность эту он приобрел благодаря сваренному собственноручно эликсиру – правда, как выяснилось вскоре, эликсир давал эту способность лишь одному из ста Древних – остальных девяносто девять просто убивал.
Да, брат Боброва очень сильно отличался от других вампиров.
«Вернее, Ночного Народа», – поправил себя Дмитрий. Хотя уже почти все привыкли называть себя этим словом, заимствованным у людей.
Брат… Подлинный брат по крови, бывший куда ближе Боброву, чем его родные братья, давно ставшие прахом.
Оба они были «птенцами»
Очень скоро Лютобор понял тщетность этих надежд, но глубокую ненависть к христианской церкви сохранил до самой смерти.
Поэтому, наверное, он и приобщил именно их. Боярского сына Димитрия Боброва, из рода князей Бобровых, лишенных всего при Иване III за приверженность ереси нестяжателей, и юного послушника Северьяна, бежавшего из церковной тюрьмы, куда угодил за чтение запрещенных книг.
Редкий случай, когда кто-то из вампиров воспитывал двух «птенцов» сразу.
И какими разными получились они!
Бобров так и остался в глубине души князем и, как бы то ни было, старался сохранять верность власти и короне, пусть и обидевшим его.
А Северьян, хоть тоже не из мужиков, вечно влезал во всякие истории с мятежами да крамолой.
Началось с того, что он примкнул к раскольникам, думая, что они сокрушат церковь, и, естественно, был обманут в своих ожиданиях.
Потом участвовал в мятеже Разина, двух стрелецких бунтах и знаменитой Хованщине, лично прикончив двух бояр.
После его угораздило каким-то боком влезть в дело царевича Алексея, хотя и заговора там никакого, по сути, не было. Он едва не лишился головы, но успел вовремя бежать за границу.
Оттуда он прибыл уже при Александре I вместе с возвращающимися из Франции русскими войсками. По его обмолвкам, Дмитрий догадывался, что в годы французской революции Северьян Лютоборов тоже отнюдь не бездельничал. (Да, видать, у них с братом судьба такая – бегать во Францию.)
В декабристской смуте не участвовал, ибо находился на Урале, хотя потом не раз говорил, что, окажись он тогда в Петербурге, быть бы царю Николаю трупом еще до исхода того дня.
Затем вроде успокоился. Видимо, потому, что в своих скитаниях неожиданно увлекся наукой. Именно на этой стезе он и трудился вот уже почти двести лет. Был ассистентом у Пирогова, Мечникова, Менделеева и Павлова (которому даже открылся).
А в семнадцатом вновь вспомнил прошлое: забросил свою частную клинику в Петрограде и примкнул к «взбунтовавшейся черни», как тогда считал оскорбленный в лучших чувствах Бобров.
Впрочем, многие из Ночного Народа тогда пошли в услужение к новой власти, как до того служили князьям и царям.
Но Северьян
С новой властью у Лютоборова не очень заладилось. И в Минской тюрьме перед самой войной он как «враг народа» побывал, но сбежал за день до вынесения смертного приговора и за два дня до начала войны, а потом еще полтора года скитался по оккупированной территории, кормясь случайными немцами и полицаями.
И после войны чуть не пострадал за «безродный космополитизм». И с позором был изгнан с факультета биохимии как «приверженец буржуазной лженауки».
Затем вступил в конфликт с парочкой академиков и три года пребывал в почетной отставке на кафедре в Ташкенте, где инсценировал свою гибель в горах, чтобы появиться во Владивостоке с чистыми документами провинциального врача, решившего поступить в местную аспирантуру.
1991 год застал его в должности заместителя директора одного хитрого секретного НИИ, откуда он и ушел на пенсию, заявив вернувшему брату, что ему все надоело и теперь он намерен прожить, сколько ему еще осталось, не вмешиваясь в дела этого безумного мира. Купил хутор на Рязанщине (Бобров помог деньгами), развел пчел и жил, кажется, в свое удовольствие, избегая общества вампиров, хотя мог вполне претендовать на место в Совете.
Именно как к единственному знакомому ученому и единственному ученому-вампиру Дмитрий и намеревался обратиться к брату – в конце концов, аватары Старых Хозяев в некотором роде тоже научная проблема.
Жилище Северьяна выглядело весьма любопытно.
В углу избы-пятистенки, где полагалось висеть иконам, стоял большой плазменный телевизор. У окна на старом деревенском столе располагался компьютер «Армстрад» с много раз переделанной начинкой.
Соседняя стена была сплошь занята книжными стеллажами. На них тома по генетике и биологии соседствовали с истрепанными фривольными романами на французском языке начала прошлого века, а труды отцов церкви – с изданиями по магии и демонологии. Отдельно стояли научные труды самого хозяина, вышедшие в разное время и под разными именами.
Имелся тут еще книжный шкаф, забитый романами о вампирах.
Бобров улыбнулся, вспомнив покрывавшие их страницы комментарии брата, касающиеся качества текста и умственных способностей авторов: «Чушь!!» «Идиотка!!», «Merde!!», «Кретины!», «Хоть бы Джона Ди почитали!», «Незачет по демонологии!!» и, наконец, «Даже кровь выпить за такое мало!»
Он еще раз смерил взглядом брата. Все ж, видать, бурная жизнь пошла Лютоборову на пользу. Выглядел он – ровесник Дмитрия, от силы на полвека, был бодр, здоров и даже вроде как к женщинам по-прежнему не утратил интереса.