Кровь времени
Шрифт:
Впечатление от хаоса бесчисленных лестниц, дверей и комнат, запутанной сети коридоров было внушительным. Впрочем, Марион уяснила для себя несколько важных вещей. Прежде всего, аббатство можно условно разделить на три уровня, хотя множество промежуточных комнат и лестничных пролетов серьезно затрудняли этот процесс. На верхнем уровне находилась огромная монастырская церковь. Средний этаж занимали подземная часовня Трант-Сьерж и несколько маленьких залов-молелен. Наконец, под ним располагался уровень тюремных камер. Отсюда легко выйти за пределы здания — на северную сторону, в монастырский сад. Ко всей этой схеме следовало добавить Лa-Мервей. Эта невероятная
Сад располагался на склоне и потому казался висящим в воздухе. Приятную для глаз зелень окружали крытые галереи. Причудливое смещение небольших колонн, расставленных в шахматном порядке, арочек и резных подставок для факелов превращало эти переходы в бесконечное пространство для созерцания и медитации. Вид на западную часть сада открывался из трехстворчатого окна с витражом. Это окно символизировало три элемента, на сочетании которых основывалось благосостояние монастыря: земля — для строительства, море — для пропитания и воздух — для укрепления духа. По словам сестры Анны, когда над садом повисает туман, возникает видение близкого и доступного для людей рая, созданного дыханием ангелов. Марион обратила внимание на то, что большинство залов, попадавшихся им на пути, были закрыты. Сестра Анна отпирала тяжелые двери с помощью почти карикатурной связки из двух десятков огромных ключей; связка глухо позвякивала при каждом шаге. Монахиня раз за разом вытаскивала внушительное кольцо с ключами из складок своего одеяния, и Марион казалось, что эта металлическая конструкция слишком тяжела для столь нежных на вид пальчиков. Но кожа у сестры Анны явно была грубой и прочной, а ясные голубые глаза пронизывали насквозь всякого, на кого падал их взор.
Гора, на которой стоял монастырь, имела две вершины. На южном склоне располагалась деревня, а северную вершину занимал монастырь со зданием Лa-Мервей. Поднявшись по Гранд-рю и проследовав через вереницу лестниц, носившую название внешний Гран-Дегре, путешественник в конце концов выходил к барбакану, [13] который обозначал границу между деревней и аббатством. С юга это гигантское оборонительное сооружение прикрывала еще одна высокая постройка — монастырские покои. Далее новая цепочка лестниц — внутренний Гран-Дегре — поднималась вдоль основания монастырской церкви до самой паперти, где на западной террасе находился главный вход в храм.
13
Барбакан — надвратная башня в западноевропейской средневековой крепости.
Обед был сервирован в трапезной монастырских покоев. Простота этого помещения поразила Марион: старинная мебель или предметы обстановки здесь полностью отсутствовали, если не считать каменных стен и длинных столов, отделанных огнеупорным пластиком. Марион едва сдержала гримасу при виде ножа из нержавейки, уместного разве что в школьной столовой. Все это слишком расходилось со сложившимся после утренней прогулки представлением о монастыре как о таинственном месте.
За столом присутствовали все члены общины, с которыми
— Сегодня моя очередь подавать блюда! — заявил брат Кристоф. Он произносил эти слова на удивление медленно.
«Прозвище Брат Анемия досталось ему по праву», — подумала Марион. Равиоли с сыром принесли к столу в большой кастрюле.
— Конечно, вы понимаете: иногда у нас достаточно времени для приготовления пищи, а иногда приходится быть в своих запросах более… снисходительными.
Марион, не поднимавшая глаз от тарелки, без труда узнала нежный, мелодичный голос сестры Габриэлы. Молодая женщина смотрела на гостью с беспокойством и, очевидно, опасалась, что ту обескуражит подобный обед.
— Меня все полностью устраивает, — заверила монахиню Марион, — я тоже не великий кулинар: как и у вас, у меня нет на это времени.
Брат Асфиксия тут же воспользовался случаем:
— И чем же вы тогда занимаетесь, если, конечно, не секрет?
Марион не успела и рта раскрыть, как сестра Анна жестко пресекла праздное любопытство собрата:
— Брат Дамьен, ваш вопрос неуместен!
— Вовсе нет, — перебила ее Марион, — все в порядке. Я работаю… вернее, работала, — она вздохнула, — секретарем в парижском Институте судебно-медицинской экспертизы.
После этих слов Марион не без удовольствия наблюдала за тем, как у сидящих за столом людей менялось выражение лица. Это происходило постепенно, по мере осознания того, какие именно повседневные обязанности могли быть связаны с названной должностью.
— В Институте судебно-медицин… — начала сестра Габриэла.
— Да, то есть именно в том месте, куда привозят трупы для проведения вскрытия.
Брови на орлином лице сестры Люсии взлетели вверх — пожилая женщина чуть не подавилась едой, несмотря на то что глотала ее маленькими кусочками.
— Впрочем, секретарь не работает непосредственно в залах, где производится вскрытие, хотя… мне не раз приходилось при этом присутствовать. В общем-то моя должность не так уж и необычна.
— Но вы имели непосредственный контакт со смертью, — подчеркнула сестра Габриэла.
— Да, в определенной степени.
— Разве это не стало для вас тяжелым испытанием?
— Ну… признаюсь, сначала я переносила это с трудом. Затем, со временем, привыкла. Полагаю, что за месяцы и годы работы я перестала относиться к смерти как к трагедии.
— Представление о том, что ты смертен, растворяется в более общем, безличном и отдаленном понятии «смерть»? — предположила сестра Габриэла.
— Да, — вмешался в разговор брат Дамьен, при этом он положил вилку на стол и стал тереть глаз указательным пальцем, — мне приходилось думать над фразой: «Тот, кто убивает одного человека, — преступник, кто убивает многих — завоеватель».
Марион вздрогнула — знала продолжение афоризма: «А кто убивает всех — Бог». Однако в этом месте нельзя было произносить такое вслух.
— В определенной степени, — вновь сказала она.
— И все-таки это глупо, — брат Дамьен уже не мог остановиться. — Потому что в результате начинают больше переживать из-за смерти одного человека, чем из-за геноцида! Согласитесь, одиночному убийству, происшедшему на наших улицах, посвящают целые газетные полосы и при этом молчат о том, что происходит, например, в Африке…
Сестра Люсия поставила бокал на место с такой силой, что тот едва не разбился.
— Не думаю, что благочестивый человек вправе решать, чья смерть достойна большей печали, брат Дамьен! — отрезала она ледяным тоном.