Кровавая фиеста молодого американца

Ежов Валентин Иванович

— На колени. Иначе вам будет очень плохо.

— И больно! — подхватил еще один и заржал. Джек понял, что нужно бить первому. Прямым правой он свалил с ног Билла, тут же повернулся и ударил второго… Билл вскочил на ноги, и вспыхнула драка. Жестокая и молчаливая.

Джек, дюжий защитник университетской футбольной команды, успел изрядно попортить физиономии двоим, но его противники были парни тоже ничего, и в конце концов драка превратилась в избиение четырьмя одного.

Парни повалили Джека на землю и начали беспощадно бить его ногами…

Девчонка пронзительно

закричала. Может быть, от этого крика парни опомнились и убежали.

Молодая мисс вытирала своим платочком кровь с разбитой губы Джека. Она ласково погладила огромный синяк под его заплывающим глазом. Избитому Джеку вдруг опять стало очень хорошо…

Теперь они вдвоем бродили по городу его детства, и Джек, не умолкая, читал ей свои стихи, бесконечное количество плохих стихов. Она слушала его, не перебивая, улыбаясь чему-то своему.

Потом он сказал:

— Завтра я уезжаю в Европу. Пройду пешком по всей Англии и Франции. Буду ночевать в рощах у дороги, на сеновалах… и писать стихи. Много стихов. А когда вернусь — издам их и сразу стану знаменитым поэтом Америки. Мою книгу раскупят все, и таким образом я сделаю свой первый миллион.

— Это прекрасно, мистер Рид! — засмеялась молоденькая мисс. — Посвятите мне какое-нибудь стихотворение в этой книге.

— Я посвящу вам ее всю! Вы будете дамой моего сердца. Хотите быть моей Лаурой?

— С удовольствием, мистер Петрарка!

Они остановились около неприветливого здания Портлендской академии, школы, в которой когда-то учился Джек. Он сказал:

— Вот она — моя знаменитая академия. Вы в какой школе учитесь?

— Моя школа далеко. Мы ведь всего месяц, как переехали сюда, в Портленд.

— Не дай вам бог попасть сюда! Всю жизнь буду я ненавидеть эту мою школу. Хуже ее нет во всей Америке. Все учителя здесь сплошные идиоты, они любят только тупых зубрил. Нет, здесь я не был счастлив!.. А вон там, через заднюю ограду, я удирал от мальчишек, которые собирались меня колотить. Я всегда был порядочным трусом в том, что касалось физической боли. Но странно, когда меня действительно загоняли в угол и заставляли драться, то сами побои были в сто раз менее ужасными, чем страх перед ними.

Они пошли дальше вдоль улицы. Она спросила:

— А сегодня вам было страшно?

— В первый момент — очень.

— Тогда почему же вы?…

Джек не ответил, посмотрел на нее. Она отвела взгляд.

— Мы пришли, — сказала она.

Джек мял в ладонях ее руку. Под глазом у него набух здоровенный синяк. И распухшая губа тоже не очень украшала его.

— Вы хотите, чтобы я вас поцеловала? — спросила девчонка.

Она поднялась на цыпочки, дохнула ему в щеку и убежала в свой дом при парке.

— Простите, но я даже не знаю вашего имени!.. — крикнул Джек.

Мисс остановилась, сверкая во тьме колоколом юбки.

— Это прекрасно! — весело ответила она. — Когда вы вернетесь из Европы, вы узнаете его… Прощайте, до свидания, Джон Рид, будущий знаменитый поэт!

— Помните, что теперь вы моя Лаура! — сказал Джек.

— Не забуду. Я сама найду вас, как только прочту вашу книгу.

Счастливый

поэт постоял, глядя вслед убежавшей мисс, потом, насвистывая, двинулся вдоль улицы.

Мексика. 1913 год

Залитый солнцем двор, обнесенный служебными постройками. У колодца овцы и несколько мулов. В сторонке, на земле, лежат четверо оборванных крестьян-пеонов: пожилой — это отец, а рядом — трое его сыновей, одному тринадцать лет, другому — пятнадцать и третьему, здоровенному мужчине с обнаженным могучим торсом — двадцать пять. Он тоже бывший крестьянин-пеон, а теперь — майор повстанческой армии Вильи по имени Сальвадор Гонсалес, или Чава Гонсалес, как зовут его друзья. На каждом из лежащих сидело по веселому красивому мужчине в расшитых золотыми галунами одеждах, в широких красочных сомбреро, а Чава Гонсалес был распластан под троими. Другие такие же красивые и веселые мужчины, как и те, что сидели на лежащих, занимались тем, что надрезали бритвами кожу на подошвах у пеонов и лоскутами сдирали ее, обнажая кровавое мясо… Крестьяне не плакали, не кричали — они просто заходились в каком-то зверином мучительном вое. Один только майор Чава Гонсалес не издавал ни звука. Волосы на голове его слиплись от крови. К нему шагнул один из мужчин, лет двадцати трех, одетый богаче других. Это был Анастасио Аредондо, молодой хозяин асиенды, и кроме того капитан армии федералистов, по прозвищу «Красавчик».

Капитан Аредондо ткнул сапогом в раненую голову лежащего, ехидно осклабившись, сказал:

— Восхищаюсь вашим мужеством, компаньеро!.. И сочувствую.

Чава, придавленный тремя дюжими мужчинами, поднял голову и, найдя еще в себе силы улыбнуться, хрипло произнес:

— Боишься меня, Красавчик?

— Я понимаю — обидно… — продолжал капитан Аредондо. — Майор, а попался, как щенок!.. Впрочем, ты такой же майор, как твой Вилья генерал, — он не выдержал интонации и сорвался. — Бандит! Неграмотная скотина!

Чава Гонсалес снова приподнял голову.

— Два раза ты ускользал из моих рук. В третий — не уйдешь!

Капитан снова осклабился.

— Третьего не будет, компаньеро. И вообще для тебя уже больше ничего не будет. Через несколько часов твои глаза будут клевать грифы. — Он оглядел своих приятелей и весело добавил: — Но сначала вы всей семьей станцуете нам «Кукарачу!»

Веселые мужчины громко рассмеялись.

…Вконец измученный Джек поднялся на холм. Остановившись здесь и оглядевшись, он увидел за границей кустов равнину и обширную асиенду на ней с высоким помещичьим домом из камня.

Но он больше не мог сделать и шага. Ноги его дрожали, подкашивались. Рухнув на землю, Джек полулег, опираясь спиной и затылком на ствол небольшого дерева.

Он все смотрел и смотрел на асиенду, на помещичий дом, окруженный высокими деревьями, на которых цвели красные цветы. Потом он прикрыл глаза и перед ним снова поплыли картины его недавнего прошлого, казавшегося ему сейчас, здесь, невозможно далеким и почти$7

Америка. 1912 год