Кровавая месть
Шрифт:
Прекрасные, испуганные глаза матери. Не бойся, мама, у меня все хорошо, хотя я и не в состоянии говорить.
Крепкие руки отца.
Время от времени приходит дядя Маттиас. Никлас со своими горячими руками. Я раньше не знала, что они у него такие горячие — от них исходит тепло и сила.
Однажды я даже подумала, что это Доминик, хотя и не была уверена в этом: это мог быть сон. Но я видела его. Он стоял неподвижно и смотрел на меня, в глазах его была печаль. Я хотела
Они часто меняют постельное белье — служанки так добры ко мне. Все они такие милые. Как мне сказать им об этом?
Кажется, сюда заходил священник. Он что-то читал и читал.
Свет. Радость. Вкусная еда. Все собрались возле меня. В комнате так красиво, на стенах ковры.
Комната снова имеет обычный вид.
Лица появляются и исчезают. Я видела их раньше. Вся родня побывала здесь. Они гладят меня по щеке. Потом уходят. Но я никогда не остаюсь одна.
Я кричу. Ах, помогите!»
— Виллему, успокойся, это просто кошмарный сон!
«С трудом возвращаюсь к действительности».
— Ах, отец, я думала, что я в амбаре. Это было так унизительно, так унизительно, отец, я никогда не смогу рассказать, что мы там пережили. Они схватили Скактавла и Доминика… Они подожгли дом, отец, пламя гудело, я кричала…
— Мы слышали. Но прочь все кошмары, теперь тебе лучше, не так ли?
«Опять эти страхи. Забыть, забыть, забыть их!»
— Да, мне теперь гораздо легче дышать. Никакой боли. Но я так устала!
— Мы это понимаем. Маттиас говорит, что ты на пути к выздоровлению. Доминик снова на ногах. Скактавлу уже лучше.
— Я могу их видеть?
— Скактавла — нет, он прикован к постели.
— А Доминика?
— Он был здесь несколько раз. Вчера приходил.
«Как чудесно узнать об этом! Я чувствую, как мой рот растягивается до ушей в улыбке. Темные мысли кружатся надо мной».
— А воллерский помещик? А судья?
— Судья отстранен от должности, осужден и казнен.
«Дрожь пробегает по моему телу».
— Значит, я сею вокруг себя смерть?
— В этом не твоя вина. Его приговорили к смерти за издевательство над Скактавлом и за массу других преступлений. У нас теперь новый судья, справедливый и здравомыслящий, он тебе наверняка понравится. Что же касается Воллера, то с ним еще вопрос не решен. Речь идет о кровной вражде: частично между Воллером и Свартскугеном, частично — между свартскугенцами и нами, а также между Воллером и нами.
— Но у нас никогда не было никакой вражды со Свартскугеном!
— Ты знаешь, как они ненавидели нас. Конечно, теперь с этим покончено. Вражда между Воллером и Свартскугеном куда более серьезная,
— Господи, ведь это же безумие!
— Так оно и есть. И последней каплей было то, что вы с Эльдаром убили Монса Воллера, наследника помещика. Так что с этого момента кровная месть коснулась и нас.
«Чувство раскаяния. Руки, закрывают лицо».
— Я так противна самой себе, отец. Мне так неприятно все это!
— Ты поступила так, как сумела, никто тебя не винит. Ты не должна убиваться из-за этого. А теперь отдохни, я скоро вернусь.
— Отец, значит, все воллерцы и свартскугенцы признаны виновными?
— В этом как раз и пытается разобраться нотариус. Все это кажется ему очень запутанным. Воллерский помещик — жуткий человек, но он один не должен нести наказание. С другой стороны, свартскугенцы столько вытерпели от него…
— Все ясно…
— А теперь спи. Тебе нужно много спать, чтобы набраться сил.
— Да, отец, попроси маму, чтобы она принесла мне зеркало. И гребень!
— Вот теперь я вижу, что ты начинаешь выздоравливать!
К ней пришел Никлас, еще совсем недавно отворачивающийся от нее с раздражением и горечью, занятый самим собой.
Оба тяжело переносили это — она не могла смотреть ему в глаза, а он ничего не замечал вокруг себя.
Сев на край постели, он взял ее за руку, виновато и смущенно улыбнулся.
— Прости меня, Виллему! Последнее время я был сам не свой.
— Ты ни в чем не виноват, — с сочувствием ответила она.
— В тот раз я понял по твоим глазам, что сделал тебе больно. Твое лицо всегда было для меня открытой книгой. И мне было тяжело оттого, что я бросил тебе в лицо грубые, обидные слова. Я косо смотрел на тебя, потому что ты изнывала от своей несчастной любви, не обращая внимания на чувства других. Но теперь я понял, что сам поступал так же. Человек в таком состоянии погружается в себя, становится бесчувственным по отношению к окружающим.
— В самом деле! — согласилась Виллему, готовая простить ему все. — Но я сама вела себя глупо в тот раз. Как я могла скорбеть о таком…
Она оборвала себя: слово, которое она собиралась произнести, было не особенно приличным.
Среди ее родственников Никлас был самым придирчивым к выражениям. Виллему же употребляла подчас всякие соленые словечки, но хорошо знала, когда их можно сказать, а когда — нет.
Никлас печально улыбнулся.
— И теперь это Доминик?