Кровавая пыль дорог
Шрифт:
В этом стоне накопилась усталость от всего пройденного пути, горечь утраты дочери и жены, несправедливость устроения мира, где злые никчемные люди ради удовлетворения своих прихотей и желаний развязывают войны, от которых гибнут люди, которые мирно жили и работали, растили детей и выращивали хлеб.
Долго сидел так Людота, обнявши Млаву, пока не подошёл Богуш.
– Крепись, Людота, ты же мужчина. Нужно жить.
– Для чего? Подруби корни у дерева, – дерево погибнет. А у нашего народа сколько корней подрубили! Вон и меня не обошло горе… Остались теперь втроем: я, Деян
Помолчал немного Богуш и продолжил:
– Вот смотри, Людота, вроде бы травинка примята, а смочит её дождик или по утру роса, и смотришь, а она уже опять поднялась. Как травинка, помятая ногой человека или копытом животного, поднимается потом вверх, как цветок, лепестки которого вечером закрываются, а с восходом опять раскрываются, и он наполняется красками и запахом и опять смотрит на солнце, так и человек должен не унывать, преодолеть все трудности и жить, жить для близких и чужих, жить для других, во имя других.
Прошло немало времени, прежде чем Людота поднял голову, посмотрел на Деяна и Станяту и молвил:
– Ну что же, значит будем жить дальше.
Глава 4
(738 г. от Р.Х.)
Деян торопливо шёл по узким улочкам. Он был одет, как и все жители города: в халат поверх длинной белой рубахи прямого покроя и в штанах длиной почти до щиколоток. Загорелый, с надетой на голову чалмой, он мало чем от них отличался. И только выбивающиеся из-под чалмы выцветшие до белизны русые волосы могли выдать в нём чужестранца.
Высокие дома, сложенные из глиняных кирпичей, смешанных с соломой и высушенных на солнце, примыкали друг к другу и образовывали приятную тень в этой невыносимой жаре.
Деян торопился. Его босые ноги быстро переступали по вымощенным камнем улочкам. Он только старался не наступить случайно в дерьмо, которое иногда попадалось. Когда на улице никого не было, он переходил на лёгкий бег. Спешить стоило не только потому, что им было запрещено покидать территорию, отведённую им для работы и проживания в доме Баруха, но и потому, что сегодня должен к ним прийти сам Барух, и Деян должен быть в кузне. В руках, стараясь не уронить, как драгоценную ношу, он нёс узелок, в котором была мука, кусок мяса, немного овощей и крупа. Отдельно в кармане халата лежал сладкий гостинец для Станяты. Здесь его называют рахат-лукум. Всё это он купил от продажи ножей, которые втайне от Баруха они сковали с Людотой. Ещё у него осталось несколько серебряных монет, которые он завязал в тряпку и спрятал под чалму.
Деян спешил. Сегодня они с Людотой должны отдать Баруху двадцать восьмой меч из восьмидесяти, после изготовления которых Барух обещал отпустить их на волю. Они долго спорили с Барухом по количеству мечей, которые они должны были сковать, но под конец сошлись на восьмидесяти, а не на сотне мечей. Правда, Барух выразил свое неудовольствие, когда Людота начал делать мечи гораздо быстрее, чем ожидал Барух. Это неудовольствие, а скорее жадность и жалость об упущенной выгоде, которая могла бы быть, закончилось тем, что Барух резко урезал выдачу продуктов, так что Людоте и Деяну пришлось изловчиться и втайне
Деян подходил к задней стороне дома Баруха, ограждённого со всех сторон глиняным, как и все строения, забором. В этом месте к нему примыкала с плоской крышей лачуга, которую они перегородили и приспособили одну часть под кузню, а другую – поменьше, себе под жильё. Ночью, спасаясь от жары, они часто спали на этой плоской крыше, хоть чуть-чуть обдуваемой ветерком. А Станята вообще чуть ли не целый день проводил на крыше, с которой было видно и сад у соседей, с растущими там деревьями, цветами и кустами, и вся улица, с проходящими по ней людьми, и задний вход в дом Баруха, откуда он мог прийти к ним, и снующих по своим делам его слуг и рабов.
Деян издали увидел сидящего на крыше Станяту. Передав ему узелок с едой, он перемахнул через забор.
– Скорей, Деян, скоро он придет, – Станята никак по-другому не называл Баруха, только «он».
Деян мимоходом сунул гостинец в руки Станяты, забежал в кузню и прошмыгнул в каморку, где быстро сбросил с себя халат, рубаху и на голое тело набросил кожаный фартук. Людота мехом нагнетал воздух в горн, вокруг которого были наложены камни.
– Ну что, Деян?
– Нашёл покупателя, еду купил.
– А что невесел?
– Богуш сказал, что Драговист умер.
Людота нахмурился. Эта весть огорчила. Зачем теперь делать оружие, если не стало воеводы Драговиста, с которым все связывали надежды на спасение.
– Ещё он сказал, что пока подождите с оружием, так как прятать негде.
С крыши спрыгнул Станята:
– Он идёт, и ещё один с ним, пузатый такой.
– Деян, а ну-ка подбрось углей в горн, – Людота энергичнее начал качать мехами, после чего огонь ярче загорелся, и в кузнице стало ещё жарче.
К кузнице подошёл Барух с таким важным на вид арабом, что Людота усмехнулся, вспомнив, как его назвал Станята. Действительно, живот у араба сильно выпирал вперёд, а шеи вообще не было видно: плечи и сразу голова. И казалось, голова вообще не могла поворачиваться в отсутствии шеи, если ему нужно было посмотреть в сторону, то поворачивалось всё туловище, и от этого казалось, что владетель такого живота надменно смотрит на окружающий мир.
Барух, видя ярко пышащий огнём горн, и чувствуя уже на подходе к кузнице его жар, остановился, не доходя до кузницы, и крикнул:
– Людота, выноси меч! Почтенный Ясир бен Джазим Багдади желает его посмотреть и купить.
Людота перестал орудовать мехами, подмигнул Станяте, на что Станята улыбнулся, и вынес Баруху меч, выкованный им.
Барух принял его двумя руками и повернулся к покупателю:
– Взгляни на это чудо!
Араб с проворством, которое от него не ожидали вследствие дородности тела, взял меч, положил себе на голову и пригнул к ушам за оба конца, а затем отпустил, – меч вернулся в прежнее состояние. Затем он взглянул на клинок: по нему шел волнистый узор из сплошных изогнутых линий.