Кровавое безумие Восточного фронта. Воспоминания пехотинца и артиллериста Вермахта
Шрифт:
Когда стемнело, перед нашими позициями вдруг откуда ни возьмись появился унтер-офицер. «Не стреляйте, я свой!» — выкрикнул он по-немецки. Оказалось, он сумел улизнуть от русских. Унтер-офицер был без сапог и в летнем обмундировании. Мы тут же растерли ему ступни ног снегом и закутали их в теплое. Беглец рассказал нам о таких ужасах, что и поверить было трудно: русские выносили раненых на носилках на мороз, стаскивали с них одеяла и обливали ледяной водой. Мол, чтобы долго не мучились. Мы все были поражены подобным изуверством. При первой же возможности унтер-офицера отправили в тыл — тем, кто побывал в русском плену, запрещалось воевать на Восточном фронте.
Мы продолжили отход в юго-западном направлении навстречу заходящему солнцу. Мы смертельно устали, жутко хотелось есть и пить. И тут случайно наткнулись в каком-то здании на целый
Jl_
1Г
небом. Стоявшие в боевом охранении вынуждены были будить нас, чтобы мы не замерзли. Из предосторожности нам не разрешалось ночевать в домах. Тяжелые арьергардные бои стоили 126-й пехотной дивизии значительных потерь личного состава и техники. 20 января 1944 года 422-й полк располагал всего 150 бойцами, то есть, по сути, сравнялся с обычной полностью укомплектованной ротой.
Продовольственное обеспечение было скудным, один раз на человека дали несколько настоящих кофейных зерен и пиленый сахар, который мы потом грызли. Снег, абсолютно чистый в этих местах, тоже шел в употребление.
В ходе дальнейшего отступления — постоянные, изматывающие душу сюрпризы. Усталый, голодный и продрогший батальон тащился через лес. Едва мы приблизились к просеке, как что-то сверкнуло, и в свете вспышки мы успели разглядеть немецкую артиллерийскую позицию — 4 орудия, тут же угостивших нас огнем. Не помогли даже выпущенные нами белые сигнальные ракеты: рядом с нами разорвалось еще несколько снарядов. Мы были вынуждены залечь. Командир подобрал разведывательную группу из троих бойцов, поручив им незаметно добраться до артиллеристов. Разведгруппа подползла к указанному месту, дали еще одну сигнальную ракету, и вскоре наш батальон потянулся к артиллеристам. Первый вопрос: «Есть что-нибудь пожрать?» Пожрать нашлось, и все успокоились. Наш командир, не стесняясь в выражениях, отчитал командира артиллерийской батареи. Передохнув, мы продолжили путь в западном направлении. Снова все обошлось, даже никто не был ранен.
На наше счастье, зима не была такой лютой, как в 1941/42 годах. Случались и оттепели, обычно к полудню. Мои русские валенки мгновенно пропитывались влагой. На пятках валенок появились дырочки, ведь валенки были без подошв. Возможности поменять обувку
JL “IГ
тоже не было. Подразделение было измотано в боях, ни о каком снабжении и говорить не приходилось, так что приходилось щеголять в дырявых, мокрых валенках. Мы постепенно уступали неприятелю деревеньки — Телеса, Аропакосы, Скворцы и Репусы. Однажды остатки мотопехотного батальона заняли позицию в какой-то небольшой деревеньке, и командир, прихватив и меня, отправился выяснять обстановку. Вдруг до нас донесся характерный гул двигателя танка Т-34, машина шла прямо на нас по деревенской улице. Танк был в летней камуфляжной окраске, и ничего не стоило подбить его. Наши товарищи не мешкали, и вот из дворика возле хаты зашипел фаустпатрон. Цель поражена! Т-34 тотчас же вспыхнул и остановился. Крышка люка открылась, из нее выскочил танкист. Все происходило метрах в 40— 50 от нас. Командир приказал: «Нойенбуш, стреляйте!» Я тут же вскинул карабин, и тут командир тряхнул меня за плечо. «Стреляйте, стреляйте же!» Я ему ответил: «Герр гауптман, вы меня трясете и не даете прицелиться».
Между тем русский танкист успел исчезнуть, перебежав через улицу. И тут объятый пламенем танк на полном ходу вдруг устремился назад. Несколько секунд
И когда наши взгляды встретились, мы вдруг поняли, на кого мы стали похожи за все эти дни и ночи отступления. С тех пор как мы снялись с позиции у Ленинграда, мы не брились и не умывались. И руки, и лицо — пепельно-серые от грязи и копоти. Когда-то белоснежная маскировочная одежда была в грязи и крови, мы осунулись, завшивели и устали до чертиков. Что особенно угнетало, так это осознание того, что Красная Ар-
JL "IГ
мия многократно превосходила нас и по численности, и по вооружениям и технике — мы в этом убеждались практически ежедневно. При всей нашей готовности отдать, если понадобится, жизнь, мы задавались вопросом: а есть ли вообще средство остановить неумолимое продвижение вперед Красной Армии? Увы, реальность давала страшный ответ: такой возможности нет.
Нередко русские танки почти одновременно с нами оказывались в тех населенных пунктах, куда мы следовали. Ижора — хорошо оборудованная запасная позиция в тылу — тоже была разгромлена. Возле Мочино 23 января 1944 года наш батальон под командованием капитана Малиновски и при поддержке нескольких танков сумел перейти в контратаку, в результате мы овладели важной развилкой дорог для отступления, примерно в километре севернее Мочино. Вновь с трудом пробивались к нам по заснеженным лесным дорогам отдельные изолированные пехотные группы. Все было по-прежнему: по ночам отходы, а утром оборона от стремительно преследующих нас русских. Постоянные атаки штурмовиков Ил-2, именно тогда я впервые столкнулся с разрушительным воздействием новых американских напалмовых бомб; взрываясь на опушках леса, они вызывали настоящую огненную бурю.
Постоянные танковые атаки отнимали все наши силы и нервы, нам отчаянно не хватало эффективных средств противодействия танкам. Однажды мы устроили временную оборонительную позицию в низине у крестьянских домишек, и тут вдруг из зимней мглы на пустынной снежной равнине показалось приблизительно 25 танков Т-34. Мы срочно радировали в штаб дивизии и попросили немедленно прислать нам в помощь танки. Из штаба дивизии пришел ответ: танков в распоряжении нет, тем более для обороны; уничтожить вражеские танки в рукопашном бою; позицию удержать любой ценой. А между тем на весь батальон оставались всего несколько штук фаустпатронов. Но судьба вновь оказалась к нам бла-
JL
~1Г
госклонна: примерно в 200 метрах впереди русские решили повернуть, и вскоре их машины скрылись из виду, растаяв в дымке зимнего дня.
Такая же история повторилась и на следующий день, когда в низине у наших позиций сосредоточились для атаки несколько танков Т-34. На сей раз наша радиограмма в штаб дивизии возымела успех. Довольно скоро к нам прибыло штурмовое орудие с боеприпасами. Командиром машины был гауптман Кениг, зту фамилию мне уже не забыть. И в этот же самый момент русские танки атаковали нас. Им предстояло перевалить гребень высоты. Именно этим и решил воспользоваться командир нашего штурмового орудия, то есть с возвышенного места огневой позиции взять на прицел русские танки. Оттуда гауптман Кениг подбил восемь танков Т-34; только это отрезвило русских, и они прекратили атаку. Безумная танковая дуэль — а мы, пехотинцы, угодили как раз между ними — обернулась убитыми и ранеными. Одному фельдфебелю осколок снаряда попал в сонную артерию, товарищи тщетно пытались зажать ее, но фельдфебель все равно умер. Гауптмана Кенига впоследствии в упор расстреляли появившиеся неизвестно откуда русские, когда он на мотоцикле ехал по дороге. Мы вновь и вновь, про себя, проклинали эту подлую войну, каждая новая жертва казалась нам бессмысленнее предыдущей.
Судьба уготовила нам новое испытание: иссякло питание нашей переносной радиостанции, а о запасных батарейках нечего было и думать, нетрудно понять, что полевыми телефонами мы на марше не располагали. Оставалась только пешая связь, посылать связных в полк. Мы продолжали с боями отступать в направлении Эстонии. Каждая рота, численностью 25 — 30 бойцов, занимала по пути участок леса и большой крестьянский хутор на несколько домов. Между отдельными ротами связи больше не существовало. И в такой неясной обстановке справа из леса просочилась русская пехо-