Кровавые девы
Шрифт:
Почему Исидро?
Эшер лежал в темноте, слушая дождь. Он словно и в самом деле слышал оглушающие взрывы снарядов, слышал их сегодня, а не двенадцать лет назад, и теперь, в ночной тишине, спокойное дыхание Лидии казалось громким. Она спала у него под боком, положив голову ему на плечо и прижавшись к нему всем телом, как ребенок; длинная толстая коса в слабом свете ночника казалась темной, хотя в солнечных лучах шелковистые волосы жены были рыжими, словно крашеные хной. Весенняя ночь веяла прохладой, но после горячих ласк Лидия не стала надевать сорочку. На обнаженной шее поблескивали звенья серебряной цепочки, которую она никогда
Потому что Исидро вампир?
Эшер не осмеливался закрыть глаза. Он боялся, что снова соскользнет в сон и вернется к тому моменту, на котором прервался кошмар. Что еще раз увидит стройную фигуру в дверном проеме под фонарем, когда-то бывшее красивым лицо с тонкими чертами, длинные бесцветные волосы, легкие, как шелковая паутина. Странные блекло-желтые глаза, в которых, как в глазах кошки, можно было увидеть свое отражение.
Он приснился мне потому, что за триста пятьдесят с чем-то там лет охоты на людей Исидро убил — без сожалений и колебаний — столько мужчин, женщин и детей, что ими можно было бы населить три таких города, как Мафекинг?
Эшер дотронулся до собственной цепочки, обвившей шею над ключичными ямками. Гладкие серебряные звенья словно привязывали его — и Лидию — к тайному знанию, тайному ужасу. Пальцы скользнули по металлу и коснулись шрамов, которые тянулись от ушей к плечам вдоль яремной вены и сонной артерии. Такие же шрамы, доходившие до локтей, были у него на предплечьях.
Потому что я подсознательно, как сказал бы один австриец по имени Фрейд, воспринимаю дона Симона Христиана Ксавьера Морадо де ла Кадена-Исидро как воплощение смерти?
Эшер надеялся, что так оно и есть.
Ему не хотелось думать о другом объяснении, которое могло оказаться верным.
Селение Ваньвэй. Шаньдунский полуостров. Душная влажная ночь плащом давит на плечи, треск цикад и кваканье лягушек смешивается с теми звуками, которые, как ему кажется, доносятся от растущих вдоль рисовых полей деревьев.
Едва слышный шорох мягких подошв, ступающих по сломанным веткам. Тихое перешептывание на плохо понятном ему диалекте. Выворачивающая наизнанку тревога из-за того, что он не может расшифровать сигналы, которыми днем молча обмениваются между собой крестьяне — лица сохраняют бесстрастное выражение, спины гнутся в вежливом поклоне, — потому что ему доступны лишь отдельные фрагменты древней культуры, таящейся за внешними проявлениями.
Немцы, которые строили в Циндао жилье для моряков, считали его своим соотечественником и пристрелили бы на месте, если бы вдруг выяснили, что это не так. Но за пределами иностранного квартала его национальность ничего не значила. Он мог быть кем угодно — немцем, англичанином, американцем или французом.
Потому что на самом деле он был фань цюай, длинноносый дьявол. После наступления темноты эти молчаливые, покорные крестьяне объединялись и нападали на одиноких иностранцев, как стая акул.
Селение Ваньвэй люди покинули много лет назад. На окнах самой большой из хижин, поделенной на две комнатенки, до сих пор сохранились ставни, хотя крыша наполовину обвалилась. В лунном свете, льющемся между стропилами, он разглядел холодное кирпичное возвышение, когда-то служившее кухонной печью, несколько поломанных корзин и разбитые горшки. В воздухе стоял запах плесени и крысиных экскрементов… и крови.
Ему снова снился сон.
Эшер огляделся, потому что знал, как на самом деле закончилась та ночь в 1898 году,
Но лунный свет померк и сменился призрачным желто-зеленым свечением. Вместо повстанцев в хижину начала просачиваться странная дымка, не похожая на обычный туман. Ее пряди жгли Эшеру глаза и горло, забивали ноздри густой горчичной вонью. О чем-то подобном он слышал в Министерстве иностранных дел — новое оружие, над которым работают немцы, ядовитый газ, делающий человека слепым паралитиком…
В задней стене хижины нашлась дверь (и почему ее не было в июне 1898?). Когда он вывалился наружу, то обнаружил, что стоит в начале чего-то похожего на каменную лестницу, спиралью уходящую к верхним ярусам башни, которая уж точно не была частью только что покинутой хижины. Газ струйками просачивался под дверью в башню, и Эшер без раздумий побежал по каменным ступеням вверх, туда, где запах крови становился все сильнее и сильнее. Серп луны осветил ручеек крови, стекающий вниз по лестнице.
Откуда-то эта кровь должна была течь…
Газ поднимался вслед за ним. В отчетах Министерства иностранных дел говорилось, что новый газ был тяжелее воздуха, и Эшер сказал себе, что рано или поздно сумеет убежать от отравы. Но тут лунный свет вокруг него погас, и дальше ему пришлось идти на ощупь, прокладывая себе путь через воняющую кровью и ядом тьму. Лестница закончилась, но двери за ней не было, только каменная стена. Он ничего не видел и не мог понять, что тому причиной: то ли в башне не было окон, то ли газ ослепил его. В темноте Эшер упал на колени и начал шарить руками по полу. Откуда-то должна была течь кровь…
Ему не удалось найти ни трещины, ни стыка. Только липкая влага пачкала руки, горячая и свежая, будто только что из раны. Газ жег ему глотку, и Эшер встал, отчаянно цепляясь за неразличимую в темноте стену…
Над ухом прозвучал едва слышный мягкий шепот:
— Джеймс, нам надо поговорить.
* * *
— Он способен на такое, — Лидия вернулась к столу с чашкой кофе, яйцом и ломтиком поджаренного хлеба на розово-зеленой фарфоровой тарелке и вторым маффином для мужа. Нотка отстраненного безразличия в ее голосе ни на секунду не обманула Эшера. — Когда в прошлом году он решил, что мне понадобится компаньонка, чтобы я смогла вместе с ним отправиться в Вену на твои поиски, он… он позвал ее во сне.
И убил ее, когда нужда в ней отпала. Этих слов Лидия не произнесла, но все то время, пока она отламывала от хлебного ломтика маленькие кусочки и макала их в жидкий желток, а затем откладывала на край тарелки, так и не донеся до рта, взгляд ее больших бархатно-карих глаз оставался прикован к яйцу.
Он знал, что это значит, и пожалел, что пришлось упомянуть при ней имя вампира. Когда-то Лидия его любила.
Эшеру пришло в голову, что его молодая жена — которая сейчас выкладывала кофейную ложечку, ложечку для яйца и нож на тарелку так, чтобы они образовали идеально симметричный узор, — до сих пор любит дона Симона Исидро.