Кровавый меридиан
Шрифт:
Гомес, Гомес, повторил старик. Даже Гомес. Кто устоит против техасцев? Они солдаты. Qu'e soldados tan valientes. La sangre de G'omez, sangre de la gente… [107]
Он поднял голову. Кровь. Эта страна есть дай много крови. Это Мексика. Эта страна хочет пить. Кровь тысяч Христов. Ничего.
Он махнул рукой туда, где раскинулся внешний мир, где во мраке лежала вся страна и стояли великие осквернённые алтари. Повернувшись, этот старый приверженец умеренности налил ещё вина, снова разбавил водой из кувшина и выпил.
107
Такие
Малец внимательно следил за ним. Смотрел, как старик пьёт, как вытирает рот. Повернувшись, тот заговорил, обращаясь не к мальцу или Тоудвайну, а, видимо, ко всем присутствовавшим в баре.
Я молюсь Господу за эту страну. Говорю это вам. Молюсь. В церковь я не хожу. Зачем мне говорить там с этими куклами? Я говорю здесь.
Он ткнул себя в грудь. Когда он повернулся к американцам, голос его зазвучал мягче. Вы прекрасные кабальерос, сказал он. Вы убиваете b'arbaros. Им не спрятаться от вас. Но есть ещё один кабальеро, и вот от него, я думаю, не спрячется никто из людей. Я был солдат. Это как во сне. Когда даже костей не остаётся в пустыне, с тобой говорят сны, и тебе уже не проснуться никогда.
Осушив кружку, он взял бутылку и тихо побрёл в своих сандалиях в дальний полутёмный угол бара. Человек у стены вновь застонал, призывая своего бога. Вандименец поговорил с барменом, тот указал на тёмный угол и покачал головой. Американцы опрокинули по последней, Тоудвайн подтолкнул к бармену несколько тлако, [108] и они вышли на улицу.
Это его сын, сказал Баткэт.
Кто?
Паренёк в углу, которого пырнули ножом.
Его порезали?
Пырнул один из этих типов за столом. Они играли в карты, и один его пырнул.
108
Тлако— 1/8 реала, мексиканской валюты до 1897 г.
Что он тогда до сих пор тут делает?
Вот и я спросил.
И что он сказал?
Вопросом на вопрос ответил — а куда, мол, ему идти?
Они пробирались по узким, стиснутым между стен улочкам к воротам и кострам лагеря. Послышался чей-то голос: Las diez y media, tiempo sereno. [109] Это сторож совершал обход; он прошёл мимо с фонарём, негромко сообщая, который час.
По звукам в предрассветном мраке можно было предположить, что именно предстанет сейчас перед глазами. Первые крики птиц в деревьях вдоль реки, позвякивание сбруи, пофыркивание лошадей, с тихим шорохом щиплющих траву. В сумрачном городишке подают голоса первые петухи. В воздухе пахнет лошадьми и древесным углём. Лагерь приходит в движение. Тут и там в прибывающем свете дня сидят местные ребятишки. Никто из просыпающихся бойцов не знает, как долго просидели они здесь в темноте и безмолвии.
109
Пол-одиннадцатого, всё спокойно (исп.).
Мёртвой индианки на площади уже не было, и по пыли кто-то недавно прошёлся граблями. На шестах чернели пустые светильники жонглёра, а костёр перед палаткой давно потух. Когда они проезжали мимо, рубившая дрова старуха выпрямилась и застыла, сжимая топор обеими руками.
В середине утра они проехали по разграбленному индейскому лагерю, где большие почерневшие куски тонко
Ветерана хватились только вечером. Судья пробрался сквозь дым костров, где готовили еду, и присел на корточки перед Тоудвайном и мальцом.
Что с Чемберсом? спросил он.
Я так думаю, слинял.
Слинял?
Похоже на то.
Он утром выезжал?
С нами не выезжал.
Ты же вроде как отвечаешь за свою группу.
Тоудвайн сплюнул. Он, похоже, сам за себя отвечает.
Когда ты видел его в последний раз?
Вчера вечером.
А сегодня утром нет.
Сегодня утром нет.
Судья пристально смотрел на него.
Тоудвайн чертыхнулся. Я думал, ты знаешь, что он смылся. Не такой уж он маленький, чтоб его потерять.
Судья посмотрел на мальца. Потом снова на Тоудвайна. Затем поднялся и пошёл обратно.
Утром исчезли двое делаваров. Отряд поехал дальше и к полудню уже забирался вверх, к проходу в горах. Ехали через заросли дикой лаванды и юкки, а над головами вставали вершины Анимас. Над цепью всадников мелькнула тень орла, поднявшегося с этих высоких скалистых твердынь, и все задирали голову, следя за его полётом в хрупкой и чистой голубизне. Миновав рощицы араукарии и заострённого дуба, они пересекли горный проход по высокому сосняку и горной тропой двинулись дальше.
Вечером выбрались на плоскую вершину, откуда хорошо просматривались все окрестности к северу. Солнце разливалось на западе пылающим заревом, откуда ровным строем поднимались маленькие пустынные летучие мыши, а на севере вдоль подрагивающего периметра мироздания по всему пространству дымами далёких армий поднимались клубы пыли. Под долгой синевой вечернего неба, похожие на мятую вощанку, в какую заворачивают мясо мясники, лежали чёткие складки гор, чуть поближе лунным Морем Дождей мерцала глазурь высохшего озера, а в гаснущих сумерках по равнине двигались на север стада оленей, спасаясь от волков, чей окрас сливался с цветом пустынных просторов.
Глэнтон долго сидел в седле, взирая на эту картину. Разбросанные по плоской вершине клочья сухой травы схлёстывались на ветру, словно донесенные долгим эхом земли пики и копья древних схваток, которые так и остались не запечатлёнными в веках. В небе царила смута, на вечернюю землю быстро опустилась ночь, а вдогонку за скрывшимся солнцем, негромко вскрикивая, устремились маленькие серые птицы. Глэнтон понукнул лошадь. Теперь ему и всем остальным нужно было решать непростую задачу борьбы с темнотой.
В тот вечер они разбили лагерь у подножия осыпного склона. Там и произошло убийство, которого ожидали уже давно. Белый Джексон пьянствовал в Ханосе, а потом два дня ехал по горам с угрюмым видом и красными глазами. Он сидел, расхристанный, у костра, сбросив сапоги и попивая из фляжки aguardiente, [110] в пространстве, ограниченном его компаньонами, воем волков и провидением ночи. В это время к костру подошёл чернокожий — бросил на землю чепрак из бизоньей шкуры, сел на него и принялся набивать трубку.
110
Тростниковую водку (исп.).