Кровавый меридиан
Шрифт:
Восход солнца застал его под скалистым выступом: он сидел, съёжившись, и обозревал местность к югу. Просидел он так час или больше. За ручьём паслось стадо оленей, которые продвигались всё дальше. Потом он встал и зашагал вдоль гребня.
Целый день он шёл по дикому нагорью, пригоршнями поедая на ходу снег с веток вечнозелёных деревьев. Пробирался звериными тропами через ельник, а вечером двигался вдоль каменной стены, откуда была видна простирающаяся вниз пустынная земля на юго-западе; белые пятна снега там примерно повторяли рисунок уже сдвинувшегося к югу облачного покрова. На скалах нарос лёд, и мириады сосулек искрились среди хвои в отражённом свете заката, заливавшего всю прерию на западе кроваво-красными отблесками. Малец уселся спиной к скале, ощущая на лице тепло солнца и глядя, как оно растекается, вспыхивает
Он встал и двинулся дальше, торопливо шагая вдоль сланцеватых скал. Шёл всю ночь. Своим путём против часовой стрелки плыли звёзды, поворачивалась Большая Медведица, на самой вершине небесного свода подмигивали Плеяды. Он шёл, пока в сапогах не стали отчётливо постукивать онемевшие пальцы. Следуя вдоль каменной стены, он заходил всё дальше по краю огромного выступа, не находя места, где можно было бы спуститься и выбраться отсюда. Усевшись, он с трудом стащил сапоги и по очереди подержал замёрзшие ступни руками. Ноги не отогревались, от холода челюсть сводило судорогой, а когда он стал надевать сапоги снова, было такое ощущение, будто он суёт в них не ноги, а дубины. Обувшись, встав и потопав онемелыми ногами, он понял, что, пока не взойдёт солнце, останавливаться нельзя.
Становилось всё холоднее, а впереди была долгая ночь. Он продолжал идти, держась в темноте обнажённых скалистых выступов, откуда снег сдуло ветром. Звёзды горели, не мигая, точно глаза без ресниц, и в ночи становились всё ближе; к рассвету он уже брёл среди базальтовых глыб самого близкого к небесам выступа, по голой скалистой гряде, которая настолько сливалась с ярким домом небесной тверди, что звёзды лежали у него под ногами, а вокруг по своим ни на одной карте не отмеченным путям то и дело пролетали блуждающие осколки горящей материи. В предрассветных отсветах он выбрался на выступ и там первым из всех живых существ в этих краях ощутил тепло восходящего солнца.
Он заснул, свернувшись среди камней и прижав к груди револьвер. Закоченевшие ноги отходили и горели; проснувшись, он лежал и смотрел в фарфоровую голубизну неба, где далеко в вышине неторопливо и строго друг против друга, словно бумажные птички на шесте, кружили вокруг солнца два чёрных ястреба.
Весь день он двигался на север. С высоты плато в последних лучах дня он наблюдал, как на равнине внизу столкнулись, далёкие и неслышные, две группы вооружённых людей. Кружили маленькие тёмные лошадки, менялся пейзаж в слабеющем свете дня, а позади темнеющими силуэтами вставали горы. Далёкие всадники атаковали и отражали атаки, над ними стелилось слабое облачко дыма, они двигались дальше в сгущающемся полумраке долины, оставляя за собой тени смертных людей, потерявших там свои жизни. Он следил за этой бессловесной, упорядоченной, бессмысленной схваткой внизу, пока сражающихся всадников не поглотила внезапно опустившаяся на пустыню тьма. Вся земля простиралась одной холодной неопределённой синевой, а солнце освещало лишь высокие скалы, где стоял он сам. Он побрёл дальше, но вскоре тоже оказался во тьме, из пустыни налетел ветер, а на западной окраине мира снова и снова вырастали размочаленные пучки молний. Он продолжал двигаться вдоль по уступу, пока не вышел на разрыв в каменной стене, прорубленный каньоном, что вёл назад в горы. Постоял, глядя вниз, в бездну, где на ветру шумели вершины изогнутых вечнозелёных деревьев, и стал спускаться.
В глубоких карманах на склоне лежал снег, и он, барахтаясь в нём, скользил вниз и находил опору, лишь хватаясь за оголённые скалы, пока руки не онемели от холода. Осторожно перебравшись через осыпь из гравия, он стал спускаться дальше по другой стороне, где среди каменных обломков попадались искривлённые деревца. Он падал снова и снова, лихорадочно пытаясь ухватиться за что-нибудь во мраке, поднимаясь и проверяя, на месте ли засунутый за пояс револьвер. В этих трудах он провёл всю ночь. Достигнув поймы по-над дном каньона, где уже слышался шум бегущего внизу потока, он, спотыкаясь, побрёл дальше, засунув руки под мышки, словно беглец в смирительной рубашке. Дошёл до песчаного русла и стал спускаться по нему, пока наконец снова не вышел в пустыню, где остановился, дрожа от холода и тупо поглядывая на затянутое облаками небо в поисках хоть какой-нибудь звезды.
На равнине, где он оказался, снег по большей части сдуло ветром или он растаял. С севера одна за
Когда он снова побрёл вперёд, костёр как будто стал отступать. Между ним и огнём промелькнуло несколько фигур. Потом ещё несколько. Наверное, волки. И он зашагал дальше.
Посреди пустыни горело одинокое дерево. Провозвестник будущего, оно осталось полыхать после прошедшей грозы. Привлечённый им одинокий путник, он прошёл немало, чтобы оказаться здесь; он встал на колени на горячий песок и протянул к огню онемевшие руки. Между тем в круге света расположилась не одна компания малых сих, что вышли на этот выходящий за рамки обычного светоч: маленькие молчаливые совы, которые сидели, нахохлившись, и переминались с ноги на ногу, тарантулы, фаланги, скорпионы винегароне, жуткие мигалы — пауки-землекопы, ядозубы с фиолетовой, как у чау-чау, пастью, укус которых смертелен для человека, маленькие пустынные василиски — похожие на игуан ящерицы, брызгающие струйкой крови из глаз, — и маленькие носатые гадюки, подобные осанистым божествам, одинаково молчаливым в Джедде и Вавилоне. Целое созвездие горящих глаз на краю круга света, связанное шатким перемирием перед этим светочем, яркий свет которого затмил в их глазницах звёзды.
Когда рассвело, он спал под тлеющим скелетом почерневшего ствола. Гроза давно переместилась к югу, обновлённые небеса светились яркой голубизной, и курящийся дымок над сгоревшим деревом поднимался вертикально в безветренном рассветном воздухе, словно изящный гномон, показывающий время на циферблате земли своей особенной и чуть рябящей тенью, которая лишь для этого и предназначена. Все твари, что бодрствовали вместе с ним ночью, исчезли, и только странные, похожие на кораллы куски фульгурита лежали вокруг в бороздках, выплавленных в опалённом песке там, где в ночи, шипя и распространяя вокруг вонючий запах серы, прошлась шаровая молния.
Он сидел, скрестив ноги, в самом центре этого покрытого кратерами пространства и смотрел, как мир по краям устремляется к каким-то условным мерцающим границам, опоясывающим всю пустыню. Через некоторое время он встал и пошёл к краю котловины и дальше высохшим руслом по следам пекари, похожим на следы маленьких демонов, пока не набрёл на самих пекари, которые пили из стоялой лужи. Те с испуганным хрюканьем метнулись в чапарель, а он лёг на мокрый вытоптанный песок и стал пить. Потом передохнул и стал пить снова.
Во второй половине дня он побрёл по дну долины, чувствуя, как в животе тяжело булькает вода. Три часа спустя он стоял у выгнувшихся длинной дугой следов копыт с юга, которые оставил прошедший здесь отряд. Пройдя по краю следов, определил, где ехали отдельные всадники, прикинул, сколько их в отряде, и предположил, что ехали они рысью. Прошагал по следу несколько миль, и по тому, как пересекались следы, понял, что всадники ехали все вместе, а по небольшим перевёрнутым камням и ямам, куда они ступали, сделал вывод, что проезжали они здесь ночью. Приложив ладонь козырьком к глазам, он стоял, глядя вдаль и пытаясь различить поднимающуюся пыль или другой знак присутствия Элиаса. Но ничего не увидел. И побрёл дальше. Ещё через милю следы навели его на странную почерневшую массу, похожую на обгорелый скелет какого-то безбожного зверя. Он обошёл её кругом. Поверх отпечатков лошадиных копыт и сапог были видны следы волков и койотов, они доходили до края сгоревшей массы и расходились прочь.