Кровавый остров
Шрифт:
Уортроп вихрем налетел на меня.
– Что ты сказал?
– То, что вы говорили… Похоже на то, что сказал бы доктор Кернс.
– Если человек – маньяк-убийца, это еще не значит, что он не прав, – огрызнулся монстролог.
– Нет, – мягко сказал фон Хельрунг, но глаза его опасно блестели, – это значит только, что он грешен.
– Мы ученые, фон Хельрунг, и подобными категориями не оперируем. В Индии считают грехом убийство коровы. Значит ли это, что мы, европейцы и американцы, все грешники, потому что убиваем коров?
– Люди, mein Freund, –
На это у Уортропа не нашлось заготовленной отповеди, и он молчал, пока старый друг тщетно пытался уговорить монстролога изменить планы. Мчаться сломя голову в Англию было слишком рано. Кернс уехал, да и искали мы, в конце концов, не Кернса, а место создания гнездовища.
Уортроп почти не слушал. Он мог прохаживаться по комнате, как лев в клетке, но его страсть ничто не в силах было удержать.
– Некоторые всю жизнь прозябают в невежестве, – завопил он в испуганное лицо своего бывшего наставника, – без намека на цель существования, и под угрозой смертной казни они не скажут, зачем они родились на белый свет. Многие званы, говорите вы. Святая правда, и многие глухи! А большинство – еще и слепы! Я не глухой и не слепой. Я слышал зов и знаю, что делать. Я избранный.
Горячечная страсть захлестнула его. То был зов его собственного рока, ради которого он так много принес в жертву, столько выстрадал и потерял. То была судьба не верившего в судьбу, и спасение для не веровавшего ни в какое личное спасение. То было искупление человека, которому сама идея искупления казалась бесполезной мистической чушью.
Ах, Уортроп! Как часто вы предостерегали меня властвовать над своими страстями, чтобы они не властвовали надо мной. И что же теперь? Огонь служит вам или вы служите огню? Теперь-то мне все ясно – но тогда я не вполне это понимал.
Фон Хельрунг, впрочем, понимал и был бессилен против этого адского пламени. За все годы, что он провел как искуснейший наставник в области монстрологии, у него не было ученика лучше Уортропа. Доктор был его шедевром – монстролог, свободный от всех душевных терзаний, ученый, начисто лишенный предубеждений и робости. И все же, все же! Порой наша главная сила – также наша главная слабость; пламень, которым сиял гений Пеллинора Уортропа, был одновременно и геенной огненной, что гнала его в бездну.
Фон Хельрунг видел эту бездну и боялся.
Часть одиннадцатая
«Что вам известно о моих делах?»
Он прекрасно понимал, где притаилось подлинное Monstrum horribalis [31] , и потому сказал:
– Что ж, вы слышите зов и должны на него явиться; но вы не обязаны идти на него в одиночку.
– Само собой. Уилл Генри едет со мной.
– Само собой, – эхом отозвался фон Хельрунг. Его сверкающие синие глаза вперились в меня. – Уилл Генри.
31
Ужасное
– Уилл Генри… что? Не недооценивайте его, фон Хельрунг. Один Уильям Джеймс Генри, как по мне, стоит дюжины Пьеров Леброков.
– Нет, нет, вы неверно меня поняли, Пеллинор. Мальчик доказал, что незаменим для вас, преждевременная кончина его отца стала, по сути, трагической удачей. Однако ваша правая рука, если можно так выразиться, тяжело повредила свою левую…
– Он потерял палец. Палец! Если уж на то пошло, однажды в Гималаях меня вел шерп, у которого тонкий кишечник висел из живота наружу – и это зимой!
– Есть много достойных монстрологов, что с радостью ухватились бы за возможность…
– Вне всякого сомнения! – хрипло рассмеялся Уортроп. – Я совершенно уверен, что набрал бы добровольцев достаточно, чтобы задавить всю популяцию магнификумов числом десять к одному. Вы что, думаете, я круглый дурак?
– Я не предлагаю вам давать объявление в Журнал, Пеллинор, – ответил фон Хельрунг с подчеркнутым терпением, как снисходительный отец – капризному ребенку. – Как насчет Уокера? Он достойный ученый, и само воплощение всего британского. Слова никому не скажет.
– Сэр Хайрам – этот недоумок? Собственные интересы всегда волновали его намного больше интересов науки.
– Тогда американец. Торранс вам всегда нравился.
– Ваша правда. У меня слабость к Джейкобу, но он слишком упрям. И к тому же ведет распутный образ жизни. Всю экспедицию он прошляется по пивным.
– Калеб Пелт. Довольно, Пеллинор. Я знаю, вы его уважаете.
– Я его уважаю. И я в курсе, что Пелт в Амазонии, и еще полгода его назад не ждать.
Фон Хельрунг выпрямился, выпятил толстую грудь и заявил:
– Тогда с вами поеду я.
– Вы? – по лицу Уортропа начала было расплываться улыбка, но он одернул себя, как только понял, что старик говорит совершенно серьезно, и вместо улыбки мрачно кивнул. – Прекрасный был бы выбор, если бы только гнездовище добралось до нас лет пятнадцать назад.
– Песок из меня еще не сыплется, – упрямо сказал австриец. – Колени у меня уже не те, что прежде, но сердце храброе…
Монстролог положил руку старому другу на плечо.
– Самое храброе из всех, что я когда-либо знал, мейстер Абрам, и самое верное.
– Вы не можете нести это бремя один, – взмолился фон Хельрунг. – Бывает такое бремя, дорогой Пеллинор, которое, раз взвалив на себя, никогда не сбро…
Звон колокольчика прервал его, и мой наставник, встревожившись, резко обернулся к двери.
– Вы кого-то ждете? – требовательно спросил он.
– Да, но по его настойчивой инициативе, а не по моей, – непринужденно ответил фон Хельрунг. – Не берите в голову, mein Freund. Я ничего ему не сказал – только то, что сегодня жду вашего визита. Он отчаянно желает познакомиться с вами, а я, как вы знаете, добряк и не смог отказать.