Кровавый отпуск
Шрифт:
…Самохин выдвинул ящик и достал оттуда аккуратный блестящий «вальтер» и коробку с патронами. Неторопливо снарядил обойму, достал один патрон в ствол, снял пистолет с предохранителя. Оставалось только приставить дуло к виску. И надавить на спуск.
Но прежде чем произвести этот последний в своей жизни выстрел, он просидел в кресле до тех пор, пока за окном не начало рассветать, пытаясь понять, а не ошибка ли то, что он сейчас делает? Что, если эти двое героев просто блефуют? Никто никогда не рискнет дать
Вот и Кольчу они уже достали. Передали в питерскую прокуратуру сведения о том, как он грохнул какую-то малолетку. И ведь это действительно было. Кольча сам как-то зимой по пьяни пытался рассказывать про то, как замочил около Пушкина девку. Егор тогда не захотел его слушать. И так и не узнал подробностей. А вот эти люди узнали. Не поленились.
Интересно, они и правда те, за кого себя выдают? Хотя не все ли равно? Умирать придется и так, и так.
Егор решился на выстрел, наверное, с десятой попытки. Несколько раз приставлял ствол к виску, но каждый раз малодушно убеждал себя в том, что еще рано. Еще можно немного пожить.
Но стрелки часов стремительно бежали по кругу. На улице рассвело. Из сарая напротив окон соседка выгнала на выпас корову, и та радостно промычала на всю округу, возвещая поселок о наступлении нового дня.
Именно соседка и услышала громкий хлопок пистолетного выстрела, донесшийся со стороны трехэтажного дома. И сразу подумала о том, что живущий в одной из квартир Егорша Самохин накануне вернулся из больницы. И, как говорят старухи, без одной очень важной части тела. А еще, от него вчера ушла жена. Конечно, кому он теперь такой нужен? Не порешил бы себя в горячке.
Соседка привязала корову посреди заброшенного футбольного поля и долго стояла и смотрела на безжизненные окна самохинской квартиры. Потом озабоченно покачала головой, вытерла руки о серый рабочий халат и подумала, что ничего плохого не будет, если сообщит куда следует о том, что, кажется, слышала выстрел. Прогуляется до милиции. Все равно делать нечего. А там зато Можно узнать что-нибудь интересное. Какую-нибудь свежую новость. Например, как там в больнице Егоршин старший брательник. Не помер еще?
Соседка обвела еще одним взглядом окна трехэтажного дома и поковыляла по направлению к отделу милиции.
— Вот так вот с теми двумя, — подытожил Барханов. — Егора рее похоронили. Без салютов и почестей. Николай прижился в бомжатнике на южной свалке под Питером. Уж не знаю, что он наплел местной бомжовской
— Он сейчас в розыске? — спросила я.
— Конечно. И скоро его возьмут. Максимум через месяц. Я ему не завидую.
— Я тоже, — улыбнулась я. — А что со старшим, с Сергеем?
— Его не трогали. Просто передали всю информацию о его художествах тем, кто этим интересуется. А они, как не мечтают задать ему хоть пару вопросов, пока отдыхают. И будут отдыхать еще долго. Уж очень круто ты с разобралась с этим Сергей Анатоличем.
— Разве? — удивилась я. — Я не заметила.
— Или у него оказалась слишком слабенькой черепушка. Короче, Мариша, ты сделала его инвалидом. Он провалялся в коме пять дней. Сейчас пришел в себя. Но… — Барханов поднял вверх указательный палец. — Парализован на девяносто процентов. И ослеп. Совершенно ослеп! И врачи говорят, что это не обратимо.
— Аз воздам… — прошептала я. — Он свое получил. Я ни о чем не жалею.
— И правильно делаешь. Теперь об этом цыгане. Николай Коцу, кажется, так? С ним мы не мудрствовали. От семи до пятнадцати за торговлю наркотиками. С конфискацией. А ведь этот дурак был настолько уверен, что с ним ничего не случится, что даже не записал дом и машину на подставных.
— Его уже взяли?
— Куда денется? Полирует задницей нары в СИЗО. И о том, чтобы ему там было несладко, я позабочусь.
— Зачем? — удивилась я. — Я на этого Коцу никакого зла не держу. У него не было выбора, он не мог отказаться от того, на что его толкнули Самохины. Пусть просто посидит за наркотики.
Барханов расхохотался:
— Уж больно ты добрая. А знаешь, что этот барыга приватизировал все твои тряпки? Два чемодана. Там было что-нибудь ценное?
— Нет, — хихикнула я. — Ничего такого, о чем бы стоило пожалеть. Пусть носят, не забирать же назад. Плохо, что теперь придется болтаться по магазинам, покупать новые.
— Ну это ты любишь. — Барханов встал и прогулялся до окна и обратно. — Что тебе еще рассказать?
Я пожала плечами.
— Не знаю. А почему вы мне сказали, что закончили со всей пялицкой сворой только вчера? Что там было еще?
— Чего там только не было, милая! Ты хоть смотришь свой телевизор? Или он здесь только для мебели? Сейчас во всех новостях по всем каналам только и разговоров, что о мафии, повальной коррупции и черт еще знает о чем в этой дурацкой губернии. Мы тут с твоей легкой руки разворошили такое гадючье гнездо, что вонь не утихнет и через год. Так что поздравляю вас, товарищ Марина Гольдштейн! Вы за несколько дней умудрились наворочать целую уйму хороших дел!
— Я не хотела, — смущенно хихикнула я. — Просто так получилось… Меня теперь не затаскают по разным судам?
— К тебе даже не сунется ни один следак. Ни один репортер. Так что долечивайся, Мариша. И вперед, в Пятигорск. Еще не передумала?
Я молча покачала головой — не передумала. И закрыла глаза. И почувствовала себя сейчас самым счастливым человеком на свете.
И наконец полностью осознала, что все позади. Сволочная история, в которую я вляпалась в Пялицах, наконец пересекла финишную черту. Не надо больше ни о чем беспокоиться. Хотя…
— Николай Андреевич, — спохватилась я. — У меня просьба.