Кровавый пир

Зарин Андрей Ефимович

– Найдет! – уверенно повторил Викентий. – Она мне сон свой рассказывала. Вещий сон! Поначалу все так и сбылося, а теперя на нем черед…

– Пошли, Господи! – вздыхала Марковна. – Такая бедненькая! Всем-то обижена.

– Потом превознесется!

– Нет, не говори, Викеша, она не такая. Она николи не превознесется. Добрая!

– Ну, одначе, и на покой пора! – сказал Никодим, подымаясь с лавки. – Викеша, тебе что надоть?

– Марковна плечо перевяжет, – сказал Викентий, – да пить чтобы, ковшичек квасу оставь.

Пить – от хочется, беда!

– Ну, ну! Марковна, ворочайся, а я пойду помолюся на сон! Бог с тобою, Викеша!

– Доброй ночи! – ответил несчастный Викентий.

Наступила тихая ночь. В домике отца Никодима все смолкло, только нет – нет раздавался с тишине протяжный вздох Марковны да наверху, в Наташиной светелке, слабо стонал Викентий.

Он метался без сна, и мрачные мысли в безмолвной тишине ночи претворялись у него в страшные образы. Бедный горбун! Подле Наташи, к которой он так привязался, он узнал первую радость дружбы с чистой, невинной душою девушки, и вот – ее, может, обесчестить теперь злой разбойник, а он, разбитый, раненый, прикован к кровати, и, как знать, может быть, смерть уже стоит в его изголовье.

«Кабы князь ее выручил!» – думал он, и радость при одной мысли о возможности спасения Наташи разливалась волною в его груди.

Тихо проносилась ночь над их домиком, наступало утро, утро светлое, радостное, и вдруг отец Никодим на самой заре вскочил с постели от стука в ворота.

– С нами крестная сила! – воскликнула Марковна. – Опять воры!

– Полно, полно, мать, – торопливо обуваясь, ответил Никодим, – воров теперя и следа нету!

– Спроси, отец! Не отворяй сразу-то.

Никодим выбежал на двор.

– Отворяй, што ли! Не бойсь! – услышал он добродушный голос, и вдруг, с нами силы Господни, серебристый голосок Наташи звонко крикнул: – Батюшка, отвори доченьке своей!

– Да неужто! – воскликнул отец Никодим, торопливо отмыкая тяжелый замок и снимая с ворот перечину.

– Вот тебе и неужто! – весело ответил князь, въезжая в ворота. – Принимай гостей!

– А где же?.. – начал Никодим.

– Здесь я, батюшка! – звонко откликнулась Наташа. – Силушки нет побежать к тебе!

– Доченька, любая! – кинулся к ней Никодим. Она приподнялась в своей люльке и обняла его голову.

– Выручили, выручили, – говорила она сквозь слезы, – не ты бы да не князь, пропасть мне с горя!

– Бог пособил! – ответил Никодим и бросился в горницы.

– Марковна! Наташа вернулась! – закричал он. Марковна так и хлопнулась на лавку.

– Ой, беда моя, обезумел старый! – но она тотчас же оправилась и легче серны выбежала на двор.

Казаки уже помогли князю вынуть Наташу, и он нес ее осторожно в дом.

– Ласточка моя! Голубушка! Выручили! – закричала Марковна, подбегая к Наташе. Та ласково кивнула ей головою.

– Куда нести-то?

– Сюда, сюда! – повела Марковна князя в свою горенку.

– А

в мою светелку? – спросила Наташа.

– Там Викеша. Разбойник зарубил его.

– Насмерть?

– Нет, плечо пересек! Да ты не пужайся. Он выправится. А теперя с радости скоро!

Наташу положили на постель Марковны.

– Лежи, Наталья Ивановна, поправляйся! – сказал ей ласково князь. – Я после наведаюсь! Не оставьте ее, добрые люди! – поклонился он попу с попадьею.

– Что ты, что ты, князь! Да она нам заместо дочери! – в голос ответили те.

Князь уехал в воеводскую избу, а в доме отца Никодима все вдруг оживилось.

– Да расскажи ты мне, рыбочка, что с тобой разбойник-то делал? Где были?

И Наташа рассказывала про бешеные скачки от Саратова до Пензы и назад.

– А как князь тебя нашел?

Наташа рассказывала снова.

– Перст Божий! – вздохнув, сказал Никодим. – Теперь по заслугам казнь воспримет.

Наташа вздрогнула.

– Жаль мне его теперь, – прошептала она, – смотрел в последях он так-то на меня жалобно…

– А зарезать хотел, – сказала Марковна.

– В страхе. В страхе и я его ножом ударила.

– Викеша говорил: быть не может иначе. Слышь, ты сон видела?

Наташа вспыхнула и кивнула головою. Правда, вещий сон она видела…

– Викешу бы повидать!

– Пожди, лапушка, он с радости-то, гляди, совсем разнедужится. Ведь его вор-то как полоснул. Беда!

Но через день, когда Наташа, оправившись, совсем встала с постели, она прошла к Викентию. Некрасивое лицо его от радости стало красивым, бледные щеки покрылись румянцем. Он глубоко вздохнул, и слезы выступили на его глазах, когда Наташа наклонилась над ним и нежно ему сказала:

– Теперь я за тобой ходить буду, как ты за мною!

И она стала за ним ухаживать.

Князь каждый день навещал тихий домик отца Никодима и подолгу оставался в нем, отдыхая от ратного дела.

– Только не все мне быть с вами, – грустно говорил он, – не сегодня – завтра наказ получу дальше идтить! – и он пытливо глядел на Наташу, а она, краснея, опускала лицо и только вздыхала.

Грустным возвращался к себе князь. «Любит или нет? – думал он и вздыхал. – Эх, кабы матушка тут была!..»

– Стрелец к тебе от князя Долгорукого, – сказал ему однажды Дышло, – с грамоткой ждет!

Князь вошел в свои покой.

«Чего от меня князю Юрию?» – с удивлением подумал он, беря от стрельца грамоту.

Но, прочитавши ее, он вдруг побледнел и покачал головою.

Князь оповещал его, что волею государя назначен воеводою Казанским, на место князя Урусова, а потом, хваля его за его действия под Самарою и Саратовом, приказывал немедля идти к Нижнему Новгороду, куда пошел и Данило Барятинский: «Воров там изрядно скучилось, и надоть разбить их, чтоб и следа не было, а государево спасибо за тобою, князь, стоит».