Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо
Шрифт:
— Господин Хвалынцев! — громко назвал его Свитка, подходя к конторке.
Лесницкий тихо, из-за бумаг, поднял глаза на студента, встал с табурета и, не произнеся ни слова, как-то отрывисто стиснул и дернул его руку, в знак пожатия.
— Мы рассчитываем на ваше гостеприимство, — продолжал Свитка.
Лесницкий сутуловато и отрывисто поклонился, оскалив широкой улыбкой свои редкие, но крупные белые зубы и, подойдя к двери, сделал пригласительный жест своим посетителям.
Те пошли вместе с ним по коридору, в конце которого управляющий отворил дверь в особую, непроходную комнату, служившую жилищем если не ему, то кому-либо из принадлежащих к типографии, и, указав на
— Вот.
— Здесь вам, пока до времени, будет очень удобно, — пояснил Свитка.
Комната действительно была и удобна, и тепла, и уютна. Широкий, мягкий диван, письменный стол, шкаф и полки с книгами составляли ее убранство.
— Вы обедали, господа? — спросил Лесницкий.
— Нет еще, не успели.
Управляющий торопливо удалился из комнаты, а через несколько времени лакей принес туда два прибора и обед, который был съеден с большим аппетитом двумя проголодавшимися юношами.
— Дайте мне записку к вашей хозяйке, предложил Свитка студенту, — я привезу вам кое-что из белья да те вещи, которые вам более всего нужны, а в Малую Морскую ничего не пишите.
— Отчего так? — несколько удивился Хвалынцев.
— Да уж так. Доверьтесь мне во всем, пожалуйста! Я вам худого не желаю. Надобно, чтобы никому не было известно место вашего пребывания… Ведь почем знать, и в Малой Морской ничем не обеспечены от внезапного обыска; а если ваша записка как-нибудь не уничтожится — лишний документ будет… Надо как можно более избегать вообще документов. К чему подвергать лишним затруднениям если не себя, то других? Я лучше сам сейчас же съезжу туда и успокою насчет полной вашей безопасности.
— Делайте, как знаете, — согласился Хвалынцев. Свитка вскоре после обеда уехал.
Через несколько времени после этого, в дверь осторожно и тихо постучался Лесницкий.
— Не хотите ли почитать что-нибудь? — любезно предложил он; — вся полка к вашим услугам. Впрочем тут больше все польские да французские. Есть несколько и английских книжонок, а вы, может быть, хотите русского.
— Пожалуй, дайте хоть русского.
Лесницкий отпер один из шкафчиков письменного стола и достал несколько брошюр, листков и томиков. Это все были лондонские издания вольной русской книгопечатни.
— Вот вам. Может, найдете что-нибудь нечитанное. А если что понадобится — позвоните: человек придет. До свидания.
И управляющий опять дернул руку студента и удалился.
Хвалынцев раздумался над настоящим своим положением. — "Как все это странно!" — думалось ему. "Арест — не арест, а между тем нет своей воли, и нет ее по своей собственной охоте, по своему же выбору… Опека этого Свитки, которого я почти совсем не знаю… Это участие, это внимание — что все это такое? И за что, главное дело?.. И где, и у кого я теперь?.. "Типография Колтышко" — но где же этот Колтышко? Ведь рыженький барин, кажись, не должен быть Колтышкой… Он что-то вроде фактора, конторщика… И кто он такой, и как его фамилия?.. Фу, ты, черт возьми! Хоть убей, если я что-нибудь понимаю во всем этом!.. "То, что годится для хора, не годится для солистов"… Да почему же я солист, наконец, и с чего такое странное, хотя и лестное для меня заключение?.. "Мы не можем позволить обрубать себе пальцы"… «Контрполиция»… Все-то им известно, все-то они знают… Общество это тайное, что ли? Но где же оно? Кто его члены, и сколько их, и в чем его силы?.. Заманчиво, черт возьми!"
И сколько он ни думал, и что ни гадал обо всех этих обстоятельствах, — в конце концов размышления его приходили к одному исходу: заманчиво и любопытно. И, кроме этого единственного
Прошло уже более двух часов времени, а его никто и ничем не обеспокоил, только слуга принес стакан очень хорошего чая. Таким образом, он мог чувствовать себя совсем как дома. Свитка не возвращался, а Константину Семеновичу, меж тем, очень хотелось поскорей узнать результат его посещения Малой Морской улицы. От нечего делать, принялся за чтение и мало-помалу увлекся. В то время с таким жадным интересом, с такою верою и увлечением поглощалась каждая строка, вышедшая из-под станка Вольной русской типографии. А теперь в руках Хвалынцева, благодаря рыженькому господину, был такой обильный запас этих изданий, и столько нашел он в них нового, еще не читанного. Кое-что попадалось ему и прежде, но большею частью урывком, кое-что было известно вскользь или только по слуху, по отзывам, по разговорам, а теперь все оно здесь, воочию, в полном его распоряжении, с возможностью читать не вскользь, а основательно и прочно, углубляясь и вдумываясь в смысл всего того, что в то время и не одному Хвалынцеву, с его увлекающейся юностью, казалось высшей и безусловной правдой, высшим откровением.
Так он и не дождался в этот вечер Василия Свитку, а Свитка, между тем, приезжал в типографию и беседовал с Лесницким, и после этой беседы, отпустив от себя Свитку, Лесницкий тотчас же отправился во внутренние покои квартиры, смежной с типографией.
В просторном кабинете, за большим столом, при слабом освещении двух свечей, под зелеными абажурами, сидел хозяин этой квартиры. Комфортабельная и вместе с тем скромная обстановка, судя по обилию книг, корректур и деловых казенных бумаг, указывала, что кабинет этот принадлежит лицу, которое соединяет в себе литератора-издателя с довольно значительным чиновником. Этот литератор-издатель и вместе с тем значительный чиновник был собственник типографии, надворный советник Иосиф Игнатьевич Колтышко.
— Что еще нового? — отрываясь от бумаг, спросил он Лесницкого.
— Все еще о Хвалынцеве, — оскаля короткой улыбкой свои зубы, поклонился управляющий.
— Ага! Прекрасно! в чем же дело?
— Францишек обещает полный успех. Говорит, человек стоит, чтобы призаняться…
— Что ж, тем лучше. Займитесь оба.
— Но… Тут есть одно обстоятельство… Маленькая любовь… Францишек по этому поводу делал уже свои наблюдения, справки многие собрал, нашел даже хороший случай познакомиться в гостинице с горничной этой особы, ну, и он полагает, что эту любовь надо бы как-нибудь устранить.
— А что так?
— Да так. Говорит, что может помешать успеху.
— Гм… Почему он так думает?
— У него свои соображения. Девушка эта любит, конечно, эгоистически, то есть прежде всего для самой себя и едва ли захочет жертвовать женихом для какого бы то ни было дела. А тот ведь думает жениться на ней. Стало быть, если позволить развиваться этому чувству, окончательно привяжется к ней, а она так и теперь уже, кажется, имеет на него влияние — ну, и тогда уж он погиб для дела. Да еще вдобавок у обоих в Славнобубенской губернии есть кой-какие именьица. А человек между тем, как есть, совсем подходящий; — жаль будет упустить! Францишек того убеждения, что необходимо, во что бы то ни стало, разорвать эту любовишку. И я думаю тоже.