Кровавый след

Кузнецов Юрий Николаевич

Вдруг я понял, почему он не ведет допрос, а несет всякую чушь – он просто хочет рассказать мне мою легенду.

– Есть предположения, что ты ездил в Нурек или же в Яван, – продолжал следователь. – Кстати, Нурек – родина покойного Генерального прокурора.

– Спасибо за информацию, – вставил я.

– Ты что же это, умник, разговариваешь со мной в таком тоне? Думаешь, у меня нет против тебя доказательств?

Я нисколько не сомневался, что эти доказательства у него были, тщательно задокументированные и выведенные каллиграфическим почерком.

– Вот, пожалуйста, – начал нервничать

следователь. – Это – протокол твоего допроса в отделении милиции, – он потряс в воздухе исписанным листом бумаги.

– И на нем есть моя подпись?

– На нем есть твое описание, заверенное патрульным и дежурным по отделению, а также засвидетельствован твой отказ подписаться. И эти конкретные люди в суде дадут показания не в твою пользу.

Я слабо улыбнулся, стараясь скрыть волнение.

– А вот это, – следователь достал из пухлой папки другой лист, – показания водителя прокурора, где он пишет, что за три дня до убийства отвозил прокурора на его загородную дачу, где тот должен был встретиться с важным человеком… Этим человеком, между прочим, был ты, – указал на меня пальцем следователь. – Ты думаешь, что такому почтенному человеку, каким является водитель покойного прокурора, меньше поверят, чем тебе, дебоширу и хулигану, наемному убийце?

Некоторое время он сверлил меня глазами.

– Признайся, сколько тебе заплатили, чтобы ты убил Генерального прокурора?

– А почему ваш водитель не написал о нашей с ним встрече, – вместо ответа на его вопрос спросил я.

– Это когда? – заволновался следователь.

– Вчера вечером. Он дал ночлег мне и нескольким вооруженным боевикам.

На смуглом азиатском лице следователя появились бисеринки пота, он нервничал:

– У тебя нет другого выхода, только признаться.

– В чем? – удивился я. – Ведь мне даже не представили обвинения.

– Он порылся в своих бумагах и зачитал:

– «В связи с изложенным выше следует: подозреваемый вошел в контакт с Генеральным прокурором и, скорее всего, шантажируя его какими-то фактами, склонял к содействию и оказании помощи в провозе через нашу республику большой партии наркотиков на территорию России, что в значительной степени подтверждается фактами пребывания подозреваемого на протяжении последних двух недель в городе Душанбе, а затем в Нуреке и снова в Душанбе»…

Я слушал весь этот бред, и мне становилось не по себе при одной мысли, что кто-то мог состряпать на меня подобную глупость, и что, скорее всего, остальные стражи закона примут ее за чистую правду.

– Если будет нужно, мы найдем в Москве твоих приятелей, которые переправили тебя в Таджикистан, – добавил следователь.

Дела мои были плохи. Я едва выбрался из одной передряги, как попал в другую, еще более опасную.

– Так ты согласен с изложенными фактами? – нетерпеливо спросил следователь.

– Нужно быть ненормальным или самоубийцей, чтобы пойти на такое, – ответил я.

– Через день-другой ты будешь сожалеть о своих словах, – угрожающе посмотрев на меня, сказал следователь.

Он встал из-за стола и, подойдя к двери, открыл ее. Я увидел широкоплечего охранника двухметрового роста и догадался, что будет дальше.

Потянулись бесконечно долгие дни допросов

и пыток. На смену первым двоим амбалам пришли новые, затем их сменили другие. В промежутках между «процедурами» в камеру пыток заглядывал уже знакомый мне следователь, один или за компанию с прокурором, и предлагал мне подписать протокол с признанием в том, что я убил Генерального прокурора Таджикистана.

Мои палачи, казалось, наслаждались разнообразием пыток. Они подвешивали меня за ноги, а руки привязывали к полу и устраивали «растяжки»; жгли пятки, загоняли иглы под ногти на ногах и руках, сажали в камеру с металлическим полом и заливали его кипятком, прострелили мне обе руки из пистолета. Я терял сознание, приходил в себя и снова погружался в пустоту. Всякий раз, как мой разум возвращался к способности рассуждать, я удивлялся, насколько живуч человек. Казалось бы, столько, сколько вынес я, не могло вынести ни одно живое существо.

Так и не сумев сломить моего сопротивления, палачи, сами измученные пытками и бессонными ночами, отправили меня на специальную коллегию по особо важным делам. Судебное заседание длилось всего сорок минут, оно проводилось за закрытыми дверями и походило скорее на ознакомление с толстой папкой моего уголовного дела, чем на серьезное разбирательство. Весь этот спектакль разыгрывался на таджикском языке, и мне не предоставили даже адвоката, положенного для самых отпетых преступников.

Суд удалился для вынесения приговора. Через пять минут я уже знал его – меня приговорили к тринадцати годам строгого режима.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

(годы заточения: 1992–1995 гг.)

Тюрьма находилась в предгорьях Гиссарского хребта, северо-восточнее Душанбе. Заключенные работали в каменоломнях, расчищая площадки для добычи руд цветных и редких металлов. Изнурительная работа продолжалась весь световой день, от восхода и до заката солнца. Охранники с автоматами вели себя не лучше моджахедов Латифа или боевиков Собзали, строго наказывая заключенных за малейшую провинность или задержку в работе.

Сначала нас держали в затхлых бараках в предгорьях, но когда работы начались в высокогорных каменоломнях, тюремщики устроили камеры прямо в пещерах, в которые были врезаны решетки. Ночное понижение температуры загоняло узников в глубь пещер, но и это не спасало. В скором времени большое количество пленников заболело и умерло без достаточного медицинского обслуживания.

В бесконечном ожидании избавления от кошмарных мучений проходили дни, которые складывались затем в месяцы, а месяцы незаметно стали составлять год, второй, третий…

Однажды, в начале весны, на третьем году моего заключения, привезли партию новичков. Среди них выделялся один, которого все звали Баклан. Он был таджик, имел несколько судимостей и в неволе пробыл в общей сложности двадцать три года. Тюремщики не проявляли бурного восторга, узнав, что Баклан осужден за новое преступление. Они давно знали его, как зачинщика потасовок и возмутителя спокойствия. По чистой случайности Баклана поместили в одну камеру со мной. Мы не питали друг к другу особых симпатий и были лишь приятелями по несчастью.