Кровавый узел
Шрифт:
Там было пусто. Только возле гардероба, прислонившись к деревянному барьеру, стояла девушка и, уткнувшись в плечо краснощекого швейцара, рыдала взахлеб. Заметив Костин взгляд, швейцар смущенно сказал:
– Вот, привязалась… Ну давай, давай, милая, уходи. Ресторан уже закрыт. И мне пора на боковую. Да не реви ты белугой! Чем я тебе могу помочь? – и, обращаясь к Косте, пояснил: – Понимаешь, выходить боится. Кто-то грозился ее избить. И, как на зло, милицейский наряд где-то запропастился…
Костя угрюмо кивнул и направился к двери. И остановился, встретив широко открытые глаза девушки. Оставив
– Вы?
– Как видите…
Только теперь он узнал ее – это была подруга Люськи-Конфеты, взбалмошная Лялька. Прижав кулачки к груди, она с мольбой смотрела на Костю. Неожиданная жалость шевельнулась где-то в глубине опустошенной души, и он кивнул в сторону выхода:
– Пошли…
На привокзальной площади Ляльку и впрямь ожидали. Три хмыря навеселе, явно приблатненные, только заржали довольно, завидев Ляльку и Костю: вот теперь вечер закончится как надо, будет над кем покуражиться. Но их надеждам Костя положил конец быстро и без лишнего трепа: не останавливаясь, уложил на асфальт двоих, да так, что они даже не успели ничего понять, а третий с перепугу рванул в сторону сквера, где, зацепившись за урну, пропахал рожей добрых полметра хорошо утоптанной дорожки…
Костя проводил Ляльку до ее квартиры. Да так и остался там, сначала на одну ночь, а затем и вовсе переселился к ней. Хмурый Чемодан, который по наводке Люськи-Конфеты с трудом разыскал его, чтобы вручить ключи от своей квартиры, так как должен был уехать из города на пару недель, прямо-таки остолбенел при виде розовощекой, счастливой Ляльки. Ткнув Косте в руки ключи и пакетик с деньгами, он неожиданно, не говоря ни слова, сунул руку за пазуху, достал бутылку "Портвейна", выбил пробку и, не отрываясь, вылил вино в свою бездонную утробу.
– Фу! Хорошо пошла, как сплетня по деревне, и не остановилась… – Довольно погладил себя по животу. – Ну, поздравляю! – принялся трясти Костину руку. – Жаль, мало времени, а то погудели бы клево.
– Ты чего это? – удивился Костя.
– Да ладно, брось темнить, – довольно захихикал Чемодан и подмигнул Ляльке, которая, потупясь, смущенно теребила передник. – Завидую. Мне бы твои годы… – и зашептал на ухо Косте: – Лялька – бабец что надо. Сладкая. Ух! Своя в доску. Не продаст, клянусь, век свободы не видать… Все, бегу. Покеда!
Неожиданно для Кости сумасбродная Лялька ворвалась в его постылую жизнь так стремительно и с таким напором, что на некоторое время приглушила все сомнения, колебания и горечь утрат. Впервые в жизни познавший женскую ласку, он с головой окунулся в необъяснимо-сладостный мир новых, еще не изведанных ощущений. Хмельной от бесконечных ласк Ляльки, в редкие минуты отдыха он спрашивал себя: "Что со мной творится? Неужели это и есть любовь?"
Лялька себе таких вопросов не задавала. Перевидевшая на своем коротком веку многих мужчин, познавшая липкую похоть новизны случайных и беспорядочных связей, растлевающих мысли и сжигающих душу, она и впрямь влюбилась. Влюбилась без оглядки, без сомнений и колебаний, как молоденькая школьница, которая готова ради своей первой любви жертвовать всем: и добрым именем, и уважением окружающих, и родительским очагом. Так иногда среди гнилой болотной зелени, из-под почерневшей
И все же бездеятельность тяжким гнетом давила Костю. Однажды он попробовал устроиться на работу, но тут же оставил эту затею: в отделе кадров потребовали паспорт и трудовую книжку. А у него не было ни того, ни другого, потому что в свое время не пошел в милицию, где ему взамен справки об освобождении должны были выдать паспорт. Не пошел, потому что знал – прописаться в городе негде, а значит, придется куда-то ехать. Уехать, не повстречав Фонаря. Теперь же Костя просто боялся пойти туда – нарушение паспортного режима грозило ему большими неприятностями. Он содрогался от мысли, что вновь придется увидеть ржавую колючую изгородь зоны, что снова нужно будет надеть грязную, замусоленную робу и вышагивать среди серого и хмурого строя заключенных.
Костя подолгу просиживал у окна Лялькиной квартиры, спрятавшись за занавеской, жадно прислушиваясь к неумолчному городскому шуму и вглядываясь в голубой лоскут неба. И только поздним вечером, а то и за полночь, когда счастливая Лялька наконец засыпала в сладкой истоме, он, крадучись и стараясь не попадать на глаза ее соседям, выходил из дома и в упоении бродил по осенним улицам, иногда до утренней зари…
Однажды, поздним вечером, пришел Чемодан, как всегда навеселе и с двумя бутылками неизменного "Портвейна".
– Тебе привет от Козыря… – вполголоса сказал он Косте, прислушиваясь к звону посуды на кухне, где суетилась Лялька, готовя ужин. – Счас вмажем по стаканчику и пойдем.
– Куда?
– Есть места… – уклончиво ответил Чемодан, разливая вино по стаканам.
– А все-таки?
– К одному человеку.
– Зачем? И к кому?
– Не суетись, скоро все узнаешь.
– Мне твои загадки не по нутру, – резко сказал Костя, поднимаясь из-за стола.
– Брось, не заводись. Козырь просил передать, что человек надежный. Не сумлевайся, – и добавил с нажимом: – Козырь желает, чтобы ты с этим человеком встретился. Обязательно…
Сухощавый благообразный старичок в очках с важным видом поднялся навстречу Косте и протянул руку:
– Будем знакомы, Седой. Меня зовут Леонтий Севастьянович. Присаживайся, – показал на стул. – Алексей, – обратился к Чемодану, – ты погуляй возле дома часок. Мы тут… потолкуем.
Чемодан недовольно проворчал что-то себе под нос и вышел, громко хлопнув дверью. Старик поморщился, глядя ему вслед, затем спросил у Кости:
– Чай будешь? У меня отменный, цейлонский. Садись поближе. Тебе покрепче?
– Спасибо…
Неторопливо прихлебывая ароматный чай, старик ободряюще улыбался и кидал на Костю колючие хитроватые взгляды – явно присматривался. Чаепитие несколько затянулось, похоже, старик испытывал терпение своего гостя, хотел, чтобы он занервничал. Но Костю эти уловки волновали мало. Он молча, с безразличным видом пил чай и на вопросы старика отвечал коротко: "да" или "нет".
Наконец старик сдался. Оставив чашку, блаженно вздохнул, потер руки, будто ему стало зябко, и спросил: