Кровная месть
Шрифт:
В эти дни я виделся с героем дня чаще других, потому что оказался ведущим следователем по его делу. А если быть более точным — следователем, ведущим его дело. Знакомые названивали мне, чтобы выяснить, не включили ли и их в этот пресловутый список, но Стукач не называл ни одного имени. Даже мать была убеждена, что мой бывший отчим, бессовестный делец Паша Сатин, приговорен Судом НС, и умоляла предупредить его об опасности. Она не знала, что сам Паша названивал мне чуть ли не каждый вечер, хотя помнил, что наше расставание не предполагало возобновления отношений. Вместе со многими другими
После первых звездных выступлений Стукалов быстро стал сникать, начал путаться в показаниях, дерзить и врать. Из него выжали условное имя его ведущего, некоего Гризли, как он уверял, бывшего сотрудника девятого отдела КГБ, отдела личной охраны видных партийных и государственных деятелей. Проверкой было установлено, что этот самый Гризли, Григорий Злобин, был уволен из рядов чекистов еще при Чебрикове и никогда не занимал значительных постов. Самого Злобина не нашли, но его ближайшие родственники уверяли, что не видели его лет пять. Во всяком случае, официально он выписался с места проживания еще весной девяносто первого года и с тех пор формально являлся как бы бомжем. Грязнов полагал, что это гэбистские фокусы с консервированием агентов, но у меня и у Меркулова все это вызывало серьезные сомнения.
Таким же образом, настойчивостью и упорством, мы вытянули из Стукалова его адрес. Судя по его выступлениям, он не был москвичом, и квартира у него была служебная. Оказалось, его однокомнатная квартира перешла к нему от одинокого старичка, умершего за год до всех наших событий, которого он якобы опекал. Поскольку сам он появился в Москве лишь восемь месяцев назад, до этого проходя службу в астраханском ОМОНе, то и опекал старичка не он. Так открылась новая форма нелегального распределения жилой площади в столице. Сколько еще старичков опекали люди из Суда Народной Совести, было неизвестно. Теперь по закону квартира принадлежала Стукалову, и проживавшая там девица предъявила нам документы на право владения ею. Мы (я и Дроздов) для порядка пригрозили ей конфискацией жилья и имущества, но уверенности в том, что мы имеем на это право, у нас не было.
В остальном же многое из того, о чем пел Стукалов, было не более чем вольной импровизацией, его свободным толкованием разговоров с Гризли, и практического интереса для следствия не представляло.
— Так все-таки чего же ты пришел сдаваться? — недоумевал я. — Все твои сотни будущих «стрелков», это же что-то вроде коммунизма в светлом будущем. Нет же никаких мстителей, одни разговоры.
— Это вы так думаете, — отвечал Стукалов.
— Ты их видел? Хоть одного?
— Послушайте, следователь,— горячилась суперзвезда.— Не хотите ли вы сказать, что все эти Гудимировы, Клементьевы и Кисловские скончались от обжорства? Вы сами прекрасно знаете, что их шлепнули, а значит, и мстители есть.
Где он действительно стоял насмерть, так это в вопросе денег. Тут уж ни упорством, ни настойчивостью пронять его было невозможно.
— Поймите сами,— говорил он вполне откровенно, — это моя главная надежда. Пройдет волна, закончится мой срок, и я заживу спокойно и честно. Вы же хотите, чтобы я жил честно, так ведь?
Но тут
— Слушай, Стукалов, — наседал на него я. — Я ведь считать умею. Нынче в Москве заказное убийство стоит три — пять тысяч долларов. Ты прихлопнул четверых, значит, твоих запасов, если вычесть всякие расходы, максимум тысяч пятнадцать— двадцать. Это деньги, которые какой-нибудь банкир выбрасывает за неделю проживания где-нибудь в Монте-Карло. И за такие деньги ты пришел сдаваться по подрасстрельной статье?
— Явка с повинной, — начинал считать он, — да содействие следствию. Плюс общественное мнение, смею надеяться, сочувствующее. Какой там расстрел, мне даже пятнашку не дадут. Максимум червонец. А там мало ли какие перемены могут быть в нашем обществе?
— За двадцать тысяч баксов? — настаивал я.
— Кто знает, — не выдержав, хихикнул он, — может, у вас, Александр Борисович, с арифметикой нелады.
— Вот тут, — ухватился я, — ты прав. С арифметикой я мог и ошибиться. Если тебе заплатили не только за убийства, но и еще за что-то, а?
Я научился нутром чувствовать подследственных, и, когда у Стукалова забегали глаза после моего вопроса, я понял, что попал в точку.
— Так за что же тебе могли заплатить? — стал я размышлять вслух. — Может, за явку с повинной, а? Сиди, мол, Алексей, спокойно, а мы тебе отстегнем.
— Кто же теперь за это платит? — криво усмехнулся он.
— Вот и я об этом думаю, — кивнул я. — По моей арифметике тебе за эту явку должны отстегнуть больше, чем за дела. Так кто же за это платит?
— Выдумываете вы все это, гражданин следователь,— отвечал Стукалов.
— Кто знает, — сказал я. — Только в таком варианте ты должен понять одно, Стукалов. Может так случиться, что не придется тебе радоваться своему богатству. Не доживешь ты до счастливых дней свободы.
Тут он даже занервничал.
— Чего это вы меня пугаете? Я к вам со всею душой...
— И душа у тебя тут не вся, — возразил я. — И пугать тебя мне вовсе не хочется. Но в таком раскладе избавиться от тебя должны именно они, твои заботливые хозяева.
— Какой им прок? — не понимал Стукалов. — Я уже выложил все, что знал, а им никакого убытка!
— В том-то и затея, — сказал я. — Если они будут продолжать начатую игру, то должны продемонстрировать себя ярко и однозначно. Суд Народной Совести непримирим к отступникам. Понятно?
Было видно, что он понял и испугался, но, совершив над собой усилие, заставил себя улыбнуться.
— Как страшно вы рассказываете, гражданин следователь! Аж мурашки по спине. Но это неправда, и вы сами это знаете. Придумали вы все.
— Ладно, не пугайся, — сказал я. — Мы будем тебя охранять, Стукалов. Ты у нас сейчас как примадонна в заезжей опере, даже когда сфальшивишь, мы все равно аплодируем. Деваться некуда.
Кто меня в этом вопросе искренне поддерживал, так это Меркулов. Он с самого начала всей шумихи чувствовал в ней прежде всего пропагандистское звучание и страстно негодовал, видя разворот дела в прессе и на телевидении. Я принес ему газету с цветным снимком, где какой-то тип в маске целился в объектив из автомата и подпись гласила: «Бэби стреляет в вас!»