Кровник
Шрифт:
— Покушайте, покушайте, — медоточиво пропел он. — Потом писать будете — стынет же все.
Я тут же перевел, и Тэд дважды упрашивать себя не заставил. Быстренько отложив блокнот, он принялся резво уплетать сочный шашлык из молодого барашка, запивая это яство домашним вином. Поработав нижней частью лица еще пару минут, я ощутил, что сильно наелся, и привалился к стене, подавляя сытую икоту. Хозяин выдержал паузу, затем не вытерпел и снова начал ораторствовать — слава Богу, хоть на нейтральную тему, не требующую активного внимания собеседника, — что-то про местный крутой виноград и достоинства
Я наблюдал за говоруном, делая умную рожу и кивая головой. Ну и трепло же ты, Ахмед Шалаев, — двадцать пять минут толкал речи, не давал гостю приступить к трапезе! Ты болтлив, как женщина, хотя мнишь себя воином. А вообще выглядишь ты на все сто: мужественный, солидный. В бездонных черных зрачках светится что-то типа интеллекта. Если тебя не знать, вполне можно подумать, что имеешь счастье общаться с этаким всезнающим горским мудрецом, славным воином, завязавшим с ратными утехами и выбравшим мирный путь. Судя по твоим напыщенным речам, воевать тебе прискучило, и ты решил покончить с этим делом, но — увы! Обстоятельства заставили тебя вместо мирного труда стать командиром отряда самообороны, чтобы защищать мирное село от русских мародеров и иной нечисти, которая пасется на кривых дорогах войны. Да, Ахмед, — вполне можно тобой восхититься, если тебя не знать и видеть впервые.
Но я тебя знаю… Если разобраться, я в этом свинарнике, наверно, каждую собаку знаю. Или каждого шакала — стоит только память поднапрячь да припомнить обстоятельства и время. Ну, разумеется, без меча я бы тебя не вспомнил, мало ли вас таких. Вот он, меч, — улика, вещдок, висит себе на ковре, красуется. Горцы любят оружие так же, как и все мужчины мира, только у них эта любовь принимает патологическую форму…
Так примерно я рассуждал, глядя на Ахмеда Шалаева и глубокомысленно кивая в такт его рассуждениям, в то время как Тэд уплетал шашлык.
В июне прошлого года мы меняли «духов» на наших пацанов, находившихся в плену в отряде Салаутдина Асланбекова. Вообще-то «мы меняли» — это сказано слишком сильно — я со своими ребятами был в группе обеспечения. Обмен производили офицеры из специального отделения, которое занимается розыском и обменом, тем не менее без нас такие мероприятия не обходятся.
Процедура несколько затянулась: сначала дожидались какого-то парнишу из ОБСЕ, который непременно желал вести протокол, затем ждали еще трех «духов» — их должны были привезти попозже, что-то там от них фээсбэшники хотели.
Меняли голова на голову, поэтому, когда чеченский полпред узнал, что мы привезли всего 12 «духов», он заартачился и убрался восвояси, заявив, что они будут ждать, когда подвезут еще троих. Мол, уговор дороже денег.
Так вот, мы прождали двое суток и между делом аккуратно разведали окрестности, прилегающие к селу, где должен был состояться обмен, — в надежде, что удастся обнаружить место, где «духи» держат наших, и вызволить пленных безо всякой мены. Такие операции кое-кому удавалось провернуть, было дело.
Двое суток пролетели, подъехали парни с грозненского «фильтра» и сообщили, что этих троих не отдают — что-то они там такое наболтали,
Наши менялы сообщили о сложившейся ситуации местной у администрации, оттуда послали кого-то к «духам», и к обеду «чехи» подвезли наших пацанов — 12 человек.
— А где еще трое? — поинтересовался подполковник, руководивший обменом. — Вы же приготовили для обмена 15 солдат?
— Голова на голову, — хмуро сообщил старший из боевиков. — Привезете остальных, будут вам ваши солдаты.
Пацан из ОБСЕ немного повозмущался: типа того — какая разница, отдайте троих! Но «духи» заартачились — нет, и все тут.
Медик проверил у наших пацанов половые органы, и пленные в колонну по одному перешли под опеку моих бойцов — худющие, как дистрофики, глаза потухшие, мертвые. Я не заметил даже капельки радости в этих глазах, хотя, по-моему, парни должны были прыгать от счастья в связи с освобождением. Пленный, который шел последним (парень постарше и покрепче, чем остальные), проходя мимо меня, тихо сказал:
— Запомни их старшого, командир, — хорошенько запомни. Может, пригодится…
Я пожал плечами и очень внимательно изучал личину старшего «духа» — до тех пор, пока они не убрались восвояси. Вообще-то колоритная личность — здоровый, важный такой — и, самое примечательное, за спиной вырисовывался самурайский меч — по виду настоящая «катана».
— Ниндзя, бля, — заметил мой сержант. — Ичкерский вариант…
Потом, пока мы ехали на ВПУ, этот пацан, что покрепче, коротко рассказал нам следующее: когда «духи» узнали, что троих боевиков для обмена так и не привезли, этот «ниндзя», зовут его Ахмед, вытащил пятнадцать спичек и трем из них обрезал головки. Затем он все эти спички вставил в коробку с обратной стороны и заставил пленных тащить по одной.
— Он последнюю, пятнадцатую, долго вставлял, — сказал тогда крепкий пацан. — Она влезать не хотела — попробуйте, там как раз помещаются четырнадцать, пятнадцатой нет места…
Вот так решил хитрый Ахмед бросить жребий. Тех, что вытащили спички без головок, Ахмед отогнал в сторону, а остальным велел копать яму. Когда глубина ямы достигла полутора метров, Ахмед поставил на край троих пленных и самолично, отточенными движениями отрубил им головы японским мечом…
— Здоровый этот Ахмед, — заметил тогда крепкий пацан. — Или меч больно острый — головы сразу не отлетали — щуххх! — меч пошел дальше, а она на шее немного постояла, а потом так аккуратненько — плюх! И кровищи…
Когда мы доставили пацанов куда надо, они отказались официально заявлять об убийстве своих троих товарищей.
— Все было нормально, обращались хорошо, — однообразно отвечали вызволенные из плена на вопросы журналистов, отворачивая взгляды от видеокамер. Когда их спросили мои пацаны — чего, мол, молчите, кто-то из них сказал:
— Жить хочется. Они же везде достанут — вон, по России кругом чеченцы… И потом — не мы первые, не мы последние, кто-то ведь снова попадет в плен…
Такие вещи, Ахмед, хорошо запоминаются. Так что напрасно ты повесил «катану» на ковер в своем штабе — это визитная карточка твоей мерзкой сущности, а не произведение искусства, как тебе мнится…