Кровожадные сказки
Шрифт:
— Я толком не разобрался, — буркнул он, так что мы остались в неведении насчет того, в какой стране оказались.
День уже клонился к закату, когда с вершины холма мы наконец увидели деревню. Сил у нас почти не осталось, мы пытались собирать ягоды и коренья, но вкус у них оказался на редкость отвратительным, и сгодиться в еду они могли только в самом крайнем случае. Над трубами поднимался серый дым, навевавший мысли о тепле очага. Мы почти бегом скатились со склона, надеясь найти в селении хоть какую-нибудь захудалую харчевню. В носке у меня были припрятаны несколько долларов, и я не сомневался, что местные жители с радостью примут их в оплату за еду.
На улице нам попался всего один человек, и Гордон на давешнем тарабарском наречии поинтересовался, где найти стол и кров. Тот указал на строение в конце улицы, куда мы
Выцветшая вывеска раскачивалась на ветру, скрипя проржавевшими крюками. Доморощенный художник нарисовал на ней кровать, очаг и котелок. Сквозь грязные стекла пробивался слабый свет. Мы с Гордоном тоскливо переглянулись, и я толкнул дверь. Глухо звякнул колокольчик. Пятеро сидевших за столами посетителей молча одарили нас не слишком приветливыми взглядами. За стойкой стоял высокий здоровяк в клеенчатом фартуке, надетом отчего-то прямо на голое тело. Откашлявшись, Гордон поинтересовался, можем ли мы поужинать и заночевать. Поняли его не сразу, но в конце концов трактирщик кивнул. Служанка забрала у нас насквозь промокшие плащи, усадила у очага, в котором горел жаркий огонь, заставила выпить по рюмке водки, а потом отвела на второй этаж, в комнату с одной, правда широкой, кроватью (нам с Гордоном предстояло спать вместе, что не слишком меня радовало: он ворочался и то и дело касался моих ног ледяными ступнями) и ванной, отгороженной простыней. Мы сказали, что хотим сначала помыться, а уж потом ужинать, и она нас оставила. Мы немного поспорили, кто первым насладится горячим душем, и Гордон — как всегда! — победил.
В дверь постучали, и на пороге появились запыхавшаяся служанка (она была женщиной в теле) и приземистый молодой человек в кепке. Он поспешно сдернул ее с головы и представился, протягивая руку:
— Миколай…
— Эдвард, — сказал я, отвечая на рукопожатие.
Миколай на вполне сносном английском объяснил, что вечером в трактире будет небольшой праздник, и пригласил нас поучаствовать. В этот самый момент из-за простыни появился совершенно голый Гордон, и служанка разулыбалась: ее явно впечатлило «мужское достоинство» моего друга. Мы согласились, радостно похлопав в ладоши, и они убежали, громко топая по ступеням лестницы.
Я вымылся, мы с Гордоном выкурили по трубке (потому что оба были заядлыми курильщиками и хранили запас табака в герметично закрытой жестяной коробке) и спустились вниз: не терпелось узнать, что за угощение нам приготовили.
Трактир постепенно заполнялся, праздник явно готовился знатный. Люди сушили у огня волосы. Трактирщик усадил нас за стол в нише, принес две тарелки с вареным мясом и картофельным пюре, и мы как два оголодавших свирепых пса накинулись на еду, от которой исходил восхитительный, пьянящий аромат. Несколько минут прошли в полном молчании, потом я поинтересовался у Гордона, что мы едим — свинину или баранину. Он ответил, что понятия не имеет, да это и не важно. Появился хозяин и поставил на стол две кружки темного горького пива.
Народу в зале становилось все больше, за соседний стол сели два брата-близнеца, совершенно одинаково подносившие ко рту стопки и утиравшие нос рукавом. Мне вдруг стало жарко, и я снял свитер. На праздник собрались в основном мужчины, но были и женщины — полные, румяные, пышногрудые. Глядя на них, трудно было поверить, что вокруг идет война и население бедствует.
К нам подсел Миколай — он решил угостить нас пивом и поболтать. По-английски этот парень говорил кое-как, но мы узнали, что родился он в цирке, от отца-акробата и матери-укротительницы (я подумал, что обратное было бы куда естественней, но промолчал). Сам Миколай был жонглером, а на манеж впервые вышел в три года. В детстве он исколесил всю Европу, жил в Лондоне и Ливерпуле, где и выучился болтать на нашем языке. «Еще я понимаю немецкий, французский, фламандский и греческий», — скромно добавил он. Захмелев от нескольких кружек пива, Миколай принялся распевать выученные в детстве английские считалки, причем каждый раз ему удавалось вспомнить только первый куплет. Потом он решил показать, как хорошо жонглирует, и нацелился на стоявшие на краю стола пустые стопки, но мы его отговорили. Появившийся у стола хозяин поинтересовался, хорошо ли мы поели и не хотим ли добавки, и мы изобразили полное удовлетворение, похлопав себя по животам. Он забрал тарелки
В ту ночь в битком набитом людьми трактире безымянной деревушки состоялась одна из самых грандиозных пирушек, на которых мне довелось побывать за всю мою жизнь. Заняты были все стулья, скамьи и табуреты до одного, люди сидели даже на полу, и служанка, бегавшая по залу с полными кружками в руках, то и дело спотыкалась об их ноги.
Миколай представил нам своих товарищей. Мы познакомились с двумя крестьянами — Ежи и Луканом, с Клеменсом, механиком по ремонту тракторов, с ремесленниками Филипом и Домиником; еще были русские — Филимон и Ириной, чем занимались эти двое, мы так и не узнали. Женщины — их звали Галина, Эва, Леокадия и Людмила — пришли с мужьями, приглядеть, чтобы те не напились вдрызг и благополучно добрались до дома. Желая набить себе цену, Миколай объявил, что мы американские бизнесмены и путешествуем инкогнито, это вызвало восторженный свист присутствующих.
Горячительное лилось рекой, все хотели чокнуться. Я заметил, что никто не платит хозяину за выпивку. Возможно, он все записывает и окончательный расчет будет произведен под утро? Миколай объяснил, что на подобных гулянках напитки, так сказать, обобществляются: все пьют, ни о чем не думая, а потом литры алкоголя раскидываются на всех посетителей. Я нашел такое решение весьма изобретательным и тут же заказал выпивку нашим собутыльникам.
Я несколько раз терял Гордона из виду в толпе, но сразу находил его глазами: он о чем-то весело болтал с крестьянами или любезничал с молодыми красотками; назавтра он сообщил, что сорвал с каждой по поцелую после того, как они вместе сходили «облегчиться» на двор, при лунном свете. (Очередь в туалет была такая длинная, что и мужчины, и женщины предпочитали более простой способ. Я и сам раз десять пописал на стену, притворяясь, что не слышу, как дамочки шуршат в кустах по соседству.)
Вечер разнообразили всякие потешные номера и выступления. Подбадриваемая выкриками соседей стокилограммовая тетка решила пройтись на руках. Я было подумал, что у нее ничего не выйдет, но ошибся: люди расступились, образовав круг, она уперлась ладонями в пол, безо всякого изящества приняла вертикальное положение и сделала несколько неуклюжих шагов, выставив напоказ волосатые щиколотки. Потом все стали танцевать фарандолу под аккордеон, даже я пустился в пляс и под шумок огладил ладонью аппетитную попку веселой девушки. После танцев Миколай исполнил-таки жонглерский номер с неизвестно откуда взявшимися кеглями. Выступил он довольно ловко, но одна кегля угодила в голову сидевшему за соседним столом гуляке, что вызвало всеобщий бурный восторг и хохот. Незадачливого артиста успокаивали дружескими тычками и похлопыванием по спине.
Следом за Миколаем сошлись в шуточной схватке ходулеходцы: двое пареньков пытались повалить друг друга на пол, взгромоздившись на высоченные деревянные жерди. Уморительное зрелище напоминало петушиный бой (несколькими годами раньше я видел подобное в Китае), зрители весело смеялись и заключали пари. Маленькие чертенята проявляли чудеса ловкости, публика подбадривала их криками; так продолжалось до тех пор, пока один из соперников не рухнул на пол. Они было решили продолжить на кулаках, но какой-то толстяк развел их в разные стороны, вручив каждому по кружке пенного пива в качестве награды.
Появившийся Гордон представил мне Доминика, высокого детину с роскошными усами. По словам Гордона, Доминик говорил по-английски и знал массу уморительнейших историй. Тот согласно закивал и попытался рассказать один из анекдотов. Я, увы, ничего не понял и огорченно развел руками. Парень был разочарован, но все-таки угостил меня выпивкой в маленькой граненой стопке. Позже мне объяснили, что это было «хлебное вино», то есть, попросту говоря, водка, но я не поверил.
Не стоит и говорить, что все напились допьяна, я в том числе. Кое-кто валялся на полу, другие дремали, привалившись к стене. Некоторые заявляли, что им требуется хорошенько «прочиститься», и выходили на улицу, а потом возвращались, утирая рот тыльной стороной ладони. Голова у меня кружилась, и я предостерег Гордона, который не всегда умел вовремя остановиться. Он крикнул, что все в порядке, хотя в этот самый момент его кружил в танце лысый толстяк, хохотавший как безумный при каждом пируэте.