Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
По воскресным дням и на праздники митрополит служил в храме Благовещения, и даже в такую пору люда являлось мало. На Троицу, скинув облачение и оставшись в одной шелка черного рясе, вышел Иоанн из алтаря. Пусто в храме, только княжич Борис у иконы Спасителя. Подозвал его митрополит:
— Отрадно видеть тебя, сыне, здесь, на молитве.
— Тщусь, владыка, в меру ума своего познать суть своего бытия.
Внимательно посмотрел митрополит на княжича.
— Что таишь в душе своей, сыне, поведай, и легче станет.
— Владыка, скрывать
— В чем терзания твои?
— Не ведаю, как поступать. Великий князь удел мне ростовский выделил, ныне же, чую, намерен посадить меня на княжение в Киеве после себя.
— Судьба великого княжения, сыне, беспокоит Владимира Святославовича. Отчего желания отца смущают твою душу?
— Братья мои старшие. Как могу пойти против них?
— Они, сыне, должны покориться воле отца.
— Но вправе ли я, владыка, встать над ними, быть великим князем вместо отца?
— Трудный вопрос, сыне, не ведаю яз, что и ответить. Полагайся на Господа.
— Намерился я челом бить великому князю отпустить меня в Ростов.
Митрополит не долго думал, сказал:
— В твоих словах ответ на вопрос. Положись на разум Господний, яз же, княже, просить стану отца твоего.
За обеденной трапезой Владимир сидел смурый. Борис нe ведал отчего, хотел спросить, да не посмел. Но вот великий князь чашу отодвинул, сказал:
— Владыка со мной речь вел. Ты, говорит, ростовского княжения алчешь. Так ли?
Борис голову опустил. Владимир нахмурился:
— Иное я те готовил, ан ты упорствуешь, хоть с виду и тих. Вздумал в Царьград, настоял. Смиренно вел, но я сдался. Ныне в Ростов заблажал.
Княжич хотел слово вставить, что не желает вражды с братьями, да побоялся, вспылит отец. Только и промолвил:
— Воля твоя…
— Воистину, моя воля, да коли бы ведать, что завтра грядет, отказал, ан со Свенельдом совет держал и порешил: отпущу. Но ведай, коли призову, поспешай немедля. В Киеве на княжение сядешь. Трудно будет, но помни, ты — мой сын любимый.
Замолчал Владимир, а Борис на отца посмотрел. Тот губы поджал, глаза строгие. Выбрался из-за стола, покинул трапезную. От двери бросил коротко:
— После Ивана Купалы с Богом.
Поднял Борис глаза, прошептал:
— Услышал ты меня, Господи, не довели до вражды с братьями, согласия с ними ищу.
А жизнь в Киеве текла своим чередом, утро начиналось, как всегда, со звоном колокола в Благовещенском храме, ударами молотов в кузницах, с криками возчиков, тарахтеньем колес на мостовых, со смехом и визгливой бабьей руганью у колодцев.
К утру затихали караульные на стенах, а вскоре город, оглашался ревом стада, щелканьем бичей и возгласами пастухов.
Днем шумно жил Киев и не стихал до самой ночи.
В воскресный день Борис сказался на торгу. Не потолкаться ради выходил он сюда в коий раз, а в надежде повидать Ульку, наказ Георгия
— Буди здрав, княжич. В коий раз выбралась на торг, и ты здесь. А Георгий валку повел. — Вздохнула.
— Ты, Улька, Георгия жди, так он велел. В час отъезда ни о ком речи не вел, только тя вспоминал.
— Свыклись мы с ним.
— Может, ты и свыклась, да только у Георгия сердце к тебе прикипело.
Будто не слышала этого Улька, подняла глаза на Бориса:
— Я пойду, княжич?
Иногда вспомнит Владимир Святославович, как в Киев из Новгорода пришел, и тех бояр, какие с ним в ту пору были — Илья в Муроме с Глебом, Добрыня у Ярослава, Светозар пал на засечной линии, остались Свенельд да еще Блуд. Потом из младшей дружины перешли Путша, Еловит и другие…
После разговора с Борисом созвал князь Владимир бояр Свенельда с Блудом да еще несколько, и хоть не пир устроил, но угощение знатное, без блюдонош, отроки на стол подавали, не было и гусляров.
Чего только на столе не было: мясо жареное и вареное, рыба всякая, окорока запеченные и холодного копчения, а уж пирогам счета не было.
Пили не вино заморское, а меды хмельные, в бочоночках на цепях закачанные. Разговор вели ровно, говорили как уже о решенном. Владимир поведал о намерении отправить Бориса со Свенельдом в Ростов, печалился о предстоящей разлуке, но таково, утверждал великий князь, желание сына.
Бояре кивали согласно, поддакивали.
— Пора, — говорил Блуд, — иных сыновей совсем в ранние года на княжение посылал.
— Что же, — заметил Свенельд, — я с князем рядом буду, а ты меня знаешь, Владимир Святославович, тем паче Бориса пестовать не надобно, разума у него достаточно.
У Блуда любопытство проснулось:
— А что, Владимир Святославович, ты ведь намеривался Борису киевский стол завещать?
— Мнение свое не изменил, и, ежели смерть учую, Борису присягнете.
— О чем речь, великий князь, не мы ль твои товарищи?
Вернулся Блуд домой, первым делом кликнул девку:
— Мотнись на перевоз к колченогому, пусть хоть из-под земли сыщет мне Лешко, и пусть тот незамедля ко мне явится.
Лешко пришел к вечеру. Посмотрел на него Блуд, рыло воровское, за бородой и космами морды не видать, только глазки, глубоко запавшие, бегают да нос мясистый торчит.
— Ты, вор, слушай и запоминай, в Туров отправишься. Скачи, коня по пути не пропей. В Турове явишься к боярину Путше, челом ударишь, передай, великий князь Бориса отправляет в Ростов Великий, но после себя оставит Киев за сыном гречанки… Как о том скажешь, тут все и забудь, ино навеки память отшибут.