Круг одного
Шрифт:
Капсулы едут по конвейеру. Вот одна из них открывается, и тело подается на секционный стол, обслуживаемый исключительно роботами. Пила вгрызается в кость, и на теле делается надрез. Оно принадлежит чернокожему низкорослому мужчине лет тридцати пяти.
— Эволюция требовала преобразования этих первых мембран в нечто менее прочное. Это единственное несоответствие в поступательном биологическом процессе эволюции — ей требовались организмы с более кратким жизненным сроком, чтобы вносить генетические поправки в биллионы поколений. Информация о том, как создавались
Из тела выкачивают жидкости — кровь и продукты обмена поступают в пробирки и трубки для анализа. Пила визжит снова, и аккуратно отрезанная верхушка черепа удаляется.
— Как только нам удалось разгадать структуру этого белка, мы приступили к испытаниям. Результаты были поразительны. Прокариоты, простейшие из живых организмов, стали жить практически вечно, когда мы ввели в генную структуру их мембран синтезированное вещество. Тогда мы стали искать пути переноса этих генетических изменений на более высокие формы жизни.
— К чему вы, собственно, ведете?
— К вирусу. Не к тому, что вызывает болезнь, а к тому, что укрепляет здоровье. К тому, что производит легкие перемены в нашей белково-липидной клеточной анатомии. Это генетический алгоритм, прививающий навязанный нами белок различным клеткам тела так, что они становятся невосприимчивыми ко всему, что может причинить им вред, не теряя при этом способности выполнять бесконечно разнообразные жизненные функции. Гипермутирующий ретровирус, который соединяется с нашей клеточной ДНК и вызывает в ней перемены.
Вскрытие закончено. На стол подается следующее тело, чернокожий ребенок лет десяти.
— Вся проблема в том, что вирусы с нервной структурой убивают столь же Легко, как и лечат. Трудности заключались не в создании подобных агентов, а в их испытании.
Что там говорил ван Меер во время нашей первой встречи? «В последние двадцать лет нам стали встречаться вирусы без естественных предшественников».
— И это — результаты ваших опытов? — Они распространяли свои вирусы среди населения.
— Отчасти, — кивает он. — Завершающий этап, собственно говоря. Мы проводим испытания уже двадцать лет. Большинство наших первых разработок провалилось — вирусы оказались чрезвычайно болезнетворными.
Могу поспорить, что в Беверли-Хиллз ты своих козявок не насаждал.
— Однако вы продолжали испытания.
— Да. И строили такие вот центры, чтобы выяснить, отчего люди умирают.
— Сколько же их умерло?
— Первые результаты нас ужаснули, — качает головой ван Меер. — Вирусы, которые мы испытывали, обладали высокой инфекционностью. Наши опыты привели к тому, что новые болезни охватили весь мир. А вслед за ними и старые болезни атаковали подорванную иммунную систему человека. Но мы нуждались в информации. Мы верили, что в конце концов наш труд пойдет на благо человечеству.
— И Рива Барнс узнала, чем вы занимаетесь.
— Нет. Рива знала все с самого начала. Она была моей
Очередная капсула движется к столу. Она открывается, на грудной клетке делается стандартный V-образный разрез…
И она участвовала во всем этом. Агрессия. Вирусные агенты. Долгожительство.
— Но ведь у кого-то должны были возникнуть подозрения.
— Так и было. Но те, у кого они возникали, становились жертвами одной из наших неудавшихся попыток. Боюсь, это делалось очень легко. Небольшая доза добавлялась, скажем, в вино, когда человек сидел в ресторане — главное туг было в упаковке. А иногда наши спонсоры нажимали на финансовые рычаги, или обещали поделиться конечным продуктом, или устраивали несчастные случаи.
— И люди, как правило, понимали, что лучше смотреть в другую сторону.
— Впрочем, очень немногие додумались, в чем дело. Опознавательный белковый слой организмов, пораженных вирусом, очень характерен. Если вы начинаете находить его в образцах тканей, полученных, скажем, из Дакара и Джерси-Сити, то вам понемногу становится ясно, что дважды два — четыре.
— Если Рива была в курсе, зачем тогда ее убили?
— А зачем убили мою жену? Чтобы поставить мне на вид. Чтобы держать меня в узде. Чтобы эти машины работали, пока мы не получим итоговый результат.
— Кто это сделал?
— Арнольд Уотерс, разумеется. Кипя от ярости, я достаю пистолет.
— А кто придумал ставить опыты на бедноте? Филип ван Меер останавливается.
— Мы ставили их не только на бедноте, хотя первоначальное намерение было именно таким. Это инфекционные агенты, мисс Шестал.
— Сколько людей умерло? Ван Меер молчит.
— СКОЛЬКО?
Ответ появляется у него в голове. Цифра достаточно велика, чтобы мой разум помутился. Чисто рефлекторно я дважды стреляю в него.
Я возвращаюсь в офис, и колеса начинают вращаться вовсю. Вызываю Диди обратно, выдаиваю из автомата двойную порцию капуччино — вопреки дрожи, головной боли и слабости в коленях.
В глубине души меня грызет то, что я не сообщила в полицию об убийстве ван Меера.
Женевьева Уилкерсон.
Мэри Фолкоп.
Рива Барнс. Идея поначалу формулируется медленно, подавляемая грудами прочих улик. Но чем больше я думаю об этом, тем яснее становиться решение. Все верно у меня на чертежной бумаге, где перехлестываются круги. Диди приходится проверить всего четыре простых факта, чтобы утвердить мои подозрения.
Ответ я получаю на рассвете. Я сузила поле вероятностей от бесконечного к конечному, к нескольким концентрическим кругам с кружком для одного в центре. Я нашла его.
Нашла мистера Икса.
На улицах Лос-Анджелеса настает жаркое, потное утро. Покидая офис, я беру с собой только кейс, содержимое которого поможет мне закрыть дело.
Пистолет я оставила у Диди.
Сажусь в такси, говорю адрес и велю ехать кружной дорогой, чтобы мистер Икс тоже успел добраться туда. Он будет ждать меня. Он непременно захочет приехать.