Круг

Якунина Мария

Я пыталась гнуть свою линию, но нам обоим было ясно, что я впечатлена вчерашним вечером, этим местом и этими людьми.

В доме было тихо, дети, судя по всему, еще спали. Спускаясь в ванную, выглянула в окно и увидела, что Сэм с Сашей работают в огороде. Невольно залюбовалась непривычной картиной: сдержанный утренний свет, нежные зеленые побеги и на контрасте с ними сосредоточенные, сильные фигуры мужчин. А я ведь понятия не имела, как растет брокколи, о котором вчера столько говорили за столом. Кажется, суть спора была в том, насколько хрупкие ростки могут справиться

с высадкой непосредственно в грунт, или все же стоит всегда выращивать рассаду в тепличных условиях. Почему-то судьба растений зацепила и меня.

Наверное, чувствовала, что плохо справляюсь с грунтом, дождями и ветром.

На кухне хлопотала Лиза.

– Бутерброды и чай в дорогу, – она с улыбкой протянула Тони пакет с едой, он в ответ крепко обнял сестру.

Я отвела глаза. Выросшая без братьев и сестер, в постоянных скандалах, я не привыкла к картинкам семейной близости. И публичное проявление тепла и любви всегда вызывало чувство неловкости. Даже сдержанные, но очень включенные отношения Леши с Кристиной были для меня новостью. А Тони с сестрой явно очень любили друг друга и проявляли свою привязанность при любом удобном случае.

Идиллию нарушил Арчи. Он ворвался на кухню, взлохмаченный, сонный, и сердито уставился на Тони:

– Почему ты уезжаешь?! – в голосе было столько гнева и боли, что я даже вздрогнула.

Тони подхватил ребенка на руки, хотя тот яростно сопротивлялся, и унес во двор, повторяя:

– Все в порядке. Обещаю, что скоро вернусь.

Лиза вздохнула и с легкой виноватой улыбкой, словно я тоже была ребенком, сказала:

– Тони с этим разберется.

– Кажется, ваш сын очень его любит.

– Арчи – мой племянник, сын нашей с Тони сестры.

– Я думала, он живет тут… То есть, мне показалось…, – любой вариант фразы звучал так себе, потому что я совершенно ничего не знала о том, как выглядит жизнь этих людей, о чем можно спрашивать, о чем – нет.

– Да, мы с ним живем в Доме уже восемь месяцев, а Эллы не стало около двух лет назад.

– Я не знала, мне очень жаль.

– Мне тоже, – ответила она просто. – Не знаю, увидимся ли мы еще, но буду рада, если перейдем на «ты».

– Да, конечно, – искренне ответила я.

Мне захотелось обнять эту красивую темноволосую девушку. В детстве я мечтала о сестре, которая стала бы для меня самой близкой подругой. Из-за тяжелого характера, запоев и запретов отца у меня долгое время не складывалось своей компании, я никогда не приглашала друзей домой, а куда-то меня отпускали редко, да и самой было страшно оставить маму. Мы с придуманной сестрой часами болтали, обсуждали секретики, переживали домашние бури, прятали в коробочках смешные безделушки. Но однажды, получив от отца очередную пощечину, я поняла, что если у меня в самом деле появится сестра, ее ждет то же самое. Я любила ее, поэтому перестала мечтать. И даже расставание с воображаемой сестрой далось трудно.

Насколько же тяжело Лизе и Тони, потерявшим сестру в реальности.

С улицы послышались голоса. Арчи въехал в кухню на шее Тони, весьма довольный жизнью, хотя глаза у него все еще были красными.

Я по-другому посмотрела на мальчика – выходит, он лишился мамы совсем маленьким… Теперь понятно, почему он так болезненно переживает расставание с дядей. И где его папа? Возможно, когда-то решусь спросить об этом у Тони или Лизы. Если вернусь сюда еще.

Тони спустил Арчи на пол, что-то шепнул ему на ухо. Мальчик серьезно кивнул.

Мы тепло попрощались с Лизой и вышли во двор. Тони казался непривычно замкнутым. Может, все же сердился на меня из-за Катиного звонка?

– Мне нужно сказать Мануэле, что я уезжаю? Или кому-то еще? –спросила я.

– Нет, это совсем необязательно. Здесь нет журнала учета посещений.

Ок, ладно. Он явно не настроен на болтовню.

Машина отъехала от ворот, и я испытала странные чувства. За окном мелькали идиллические весенние пейзажи. Я рассеянно смотрела в окно и вспоминала вчерашний вечер: сытный, шумный, веселый ужин, музыку после него, треск костра, топот детских ног, мимолетное прикосновение к ноге миниатюрной трехцветной кошки, которую все так и называли – Кошка; немимолетное – Тони. Сильное, исцеляющее, будоражащее.

Искоса посмотрела на него – он все еще молчал. Только когда мы остановились, чтобы выпить чаю и перекусить бутербродами с сыром и печеными овощами, решилась заговорить.

– Ты на меня сердишься?

– Совсем нет. Просто подумал, что тебе захочется побыть наедине со своими впечатлениями.

Он снова был прав. И под его испытующим взглядом ко мне настойчиво постучалось воспоминание еще об одном эпизоде, которое я упорно не пускала.

Вчера, когда был съеден пирог, убраны тарелки, догорел костер, все снова сели за стол.

– Если хочешь, можешь в этом не участвовать, – тихо сказал Тони. – Это, пожалуй, единственный наш обряд, ничего особенного делать не будем – увы, все еще никаких оргий, – но если чувствуешь себя неуютно, можно посмотреть со стороны.

Я торопливо выбралась из-за стола и залезла с ногами в кресло-качалку, которую до этого занимала Мадлен, чувствуя себя неловко от того, что так поспешно сбежала.

Но на меня никто не смотрел. Тони занял свое место, и теперь круг за столом замкнулся. Все сидели молча, с открытыми глазами. Они просто смотрели друг на друга, и постепенно пространство над столом, пересекаемое теплыми, спокойными взглядами, начало наполняться… Светом? Нет, темнота была все такой же густой, завладевшей всем, когда погас костер. Но я чувствовала нечто живое, осязаемое, важное, оно было так близко, что коснулось и меня, как кошка двадцатью минутами раньше.

Вспомнила что-то хорошее, но до конца не могла ухватить это воспоминание – связано с мамой, или Лешей, или ни с кем из них, просто я сама куда-то еду… или иду, так легко и свободно дышится… В глазах защипало, но заплакать я не успела. Глаза закрылись сами собой. Помню только, как Мадлен, напевая, укрывала меня пледом и потом – прикосновение губ Тони к виску.

Он все еще не отводил глаз.

– Возьмешь меня с собой на следующих выходных? – спросила я.