Круги в пустоте
Шрифт:
— Я… Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и… — он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.
По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста.
— Да как же ты, Хьяру-лимсе, — обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. — Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Господь не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до центра преисподней!
Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело
— Ну хоть один умный нашелся, — желчно процедил второй из магов. — Ладно, начинаем.
Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины — Митька явственно видел это — напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть — притихшую толпу.
Бормотание магов с каждой минутой делалось все громче и громче, постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный, но устойчивый ритм — странный, завораживающий и пугающий одновременно. Куда до них нашим рэперам, мелькнула вдруг совершенно неуместная сейчас мысль.
Потом он понял, что это уже не просто ритм — это песня, в которой нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в себе смысл. И смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная рука сдавила его волю, перед глазами прыгали цветные пятна, а страх мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на поляне в парке, когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал с бешеной скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке, ее невозможно было унять. Краем глаза он заметил, что и словоохотливый пацаненок, и суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической мелодии.
Потом вдруг синие маги резко, точно по команде, остановились и подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян.
— О Высокие Господа наши, возьмите же свое! — вскричал тот самый маг, что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов.
И тут Митька наглядно убедился, что здешние маги — настоящие. С концов посохов у каждого из них сорвалось гудящее синее пламя и устремилось к единянам. Огненные струи точно змеи обвили вскрикнувших людей. Крики, шипение, стоны, жадный треск огня, пожирающего человеческую плоть… Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного — и его вывернет прямо на пыльную землю площади.
Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались в нем человеческие фигурки, кричали, таяли — а потом вдруг все разом кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре точки, расположенные слегка искаженным квадратом. Четыре буквы на гранитной странице.
А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой, что у Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду назад оцепенело взиравшая на хищное пламя, сейчас прыгала, вопила, хлопала в ладоши, фонтаном выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую радость. Мелькание рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин новый приятель, загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и вопил вместе со всеми, крутился в безумной пляске, и сизые рубцы на его спине колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А самое страшное — Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях, захлебнуться не то смехом, не то плачем,
Потом вдруг безумие схлынуло, подчиняясь уверенному жесту синего мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову.
Маг, руководивший жертвоприношением, взошел на каменный помост, поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о доброте богов и пагубности учения единян, но Митька уже не в состоянии был слушать. Проталкиваясь сквозь плотно сбившуюся толпу, он опрометью бежал, сам не зная куда, да и неважно — лишь бы подальше отсюда, от страшной песни синих магов, от четырех кучек пепла, от звериного восторга людей.
Возле какого-то забора, в нескольких кварталах от площади, его наконец вырвало. Мерзостный вкус во рту, однако, вернул его в реальность. Пошатываясь, Митька поспешил убраться отсюда, пока не выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам.
И куда теперь? Он ведь шел в порт? Ну, значит, туда и дорога. В порт.
15
Огурцы болели. Нежные еще листочки покрылись бурыми пятнами, скрутились, и всем своим видом намекали, что на зиму никаких банок закручено не будет. Виктор Михайлович не успел еще и переодеться в дачное, когда Настя скорбным тоном сообщила ему эту новость. В ее голосе проскальзывали даже обвиняющие нотки — мол, у соседей почему-то подобных проблем не возникает, только мы такие ушибленные.
Петрушко молча кивнул и пошел в огород осматривать потери. Да, действительно, какая-то зараза. Хотя, может, еще удастся спасти?
Крикнув жене, что чай будет пить позже, он направился к соседям с южной стороны. Чердынцевы славились в поселке как опытные огородники, у них и огурцы, и томаты, и всякий прочий овощ чувствовали себя как нельзя лучше. Вот дает же Господь людям талант, чувствует их земля, понимает. Он даже как-то поинтересовался у Гены, нет ли в подобном умении доли магии, но тот лишь усмехнулся. «Михалыч, нужно просто землю любить, и она отзовется. Какая нафиг магия, ты чего? Вот когда наоборот, тогда всякое возможно».
К счастью, все семейство Чердынцевых было в сборе. Они пили чай в саду, под яблоней. Трава вокруг изобиловала опавшими цветками, и казалось, что кто-то разбрызгал из распылителя белую эмаль.
— Здоров, Виктор, — приветливо махнул ему из-за стола Сергей Ильич, — давай к нам. Что-то давно тебя не видно.
— Да работа все, работа, — пожал плечами Петрушко. — Работа, она как ревнивая жена. Вцепится и не отпускает. Зато, в отличие от жены, дает деньги.
— Да ты присоединяйся, Вить, — гостеприимно сказала Людмила Петровна, — посидим, побеседуем. В городе все торопимся, все спешим, так хоть здесь бы в нормальном темпе пожить.
— Да и то, — заметил Сергей Ильич, — тоже суета всякая. Вчера вон электричество отключали, так с ведрами на пруд таскаться пришлось, поливать-то надо. Веришь, полдня туда-сюда пробегал.
— На тележке надо было, пап, — посоветовала Анька, пододвигая гостю чашку с душистым, настоенным на каких-то лесных травках чаем.
— Сломалась тележка, — хмуро объяснил Сергей Ильич. — Уже три дня как. Чинить надо, а все никак руки не доходили, а там ведь сверлить надо, а без электричества, видишь ли, дрель что седло без лошади.