Круглый год с литературой. Квартал третий
Шрифт:
Но всех, кто был в шелепинской стае, уже отслеживали. Говорят, что в этом был виноват Семичастный, который в каком-то посольстве брякнул, что Брежнев на посту генерального секретаря – фигура временная и что этот пост скоро займёт Шелепин. Через год после событий, о которых рассказываю, дождались промаха чекистов, прозевавших бегство дочери Сталина за границу, и Семичастного убрали из председателей КГБ. Позже дошли руки и до Месяцева. (А уже через три года и до Шелепина!) Тот слетел со своего поста и был сослан послом в Австралию. Он, скорее всего, благополучно бы доработал до персональной пенсии, а потом писал бы, как тот же Семичастный, воспоминания или за него бы их писали, не окажись в Австралии в один несчастливый для Месяцева день русский ансамбль песни и пляски. Нет, сам-то
Поиски увенчались полным успехом. Все утренние австралийские газеты вышли под огромными шапками: «Таинственное исчезновение русской балерины». Под шапкой несколько фотографий. Вот прима сидит с мужчиной в окраинном ресторанчике. Вот она с ним поднимаются по гостиничной лестнице. Вот наутро они сдают ключ портье. Вот она выходит из гостиницы об руку с тем же партнёром. Кто же он, этот счастливчик?
– Убрать! – сказал Брежнев, узнав об этой истории. И Месяцева выгнали не только из послов, но из партии, лишили всех привилегий и оставили доживать на обычную пенсию в 120 рублей.
Что ж, двенадцать лет он на ней жил, вкусил лиха, покуда влиятельные его друзья не уговорили генсека Черненко вспомнить о былом ценном кадре и восстановить в партии Николая Николаевича Месяцева, родившегося 3 июля 1930 года. Был он кавалером шести орденов Отечественной войны 1 степени и двух 2 степени. Работал во время войны сперва недолго в управлении наркомата флота, потом в управлении особых отделов НКВД, а после в отделе контрразведки СМЕРШ 5 танковой армии и, наконец, в главном управлении СМЕРШа. Ясно, за что его осыпали наградами: СМЕРШу выпало осуществлять операции по депортации народов. За эти удачно осуществлённые операции Сталин награждал опричников именно орденами Отечественной войны разных степеней. И, конечно, недаром в 1953 году Сталин назначил Месяцева помощником начальника следственной части МГБ – вести известное «дело врачей».
Так что ушёл Месяцев, как и положено такому партийному работнику, персональным пенсионером союзного значения. И книгу воспоминаний написал. Или за него написали – значения не имеет. Выпустил в «Вагриусе» в 2005 году. И ещё потом прожил 6 лет. Помер 3 сентября 2011 года почётным гражданином Москвы. И всё же двенадцать лет жил он, возможно, завывая от страха: кто мог поручиться, как повернутся события?
Игнатий Дмитриевич Рождественский поначалу занимался в родной своей Сибири комсомольскими делами: участвовал в ликвидации неграмотности, но и в ликвидации кулачества. Прокладывал шоссейные дороги. В 1930-м уехал в Туруханск, а потом в Игарку, где более 10 лет обучал детей русскому языку и литературе. На Севере пишет стихи, которые печатает во многих сибирских журналах. Они посвящены оленеводам, радистам, пилотам, – то есть тогдашним героям-романтикам.
Во время войны в книгах «В боевом строю» (1942), «Ангара-Северянка» (1943) и «Сердце Сибири» (1944) воспевает фронтовые подвиги земляков-красноярцев.
А после войны становится собственным корреспондентом газеты «Правда» по Сибири и Якутской АССР, ездит в командировки, пишет очерки, репортажи, стихи, документальные киносценарии, поэмы. Книг выпускает много. Все они посвящены Сибири, её людям, её прошлому и настоящему.
Умер 3 июля 1969 года. Родился 10 ноября 1910-го.
Поэтом он был небольшим. Но его стихи не отталкивали:
Когда трава росой примята, Когда под крыльями сосны Новорождённые маслята На мир глядят удивлены. Не прозевай обабки в спешке, Что все в росинках,А главное, что Рождественского очень тепло вспоминают. Например, Виктор Астафьев учился у него в школе в Игарке. Стоило бы, конечно привести здесь весь рассказ Астафьева «Учитель». Впрочем, он не так уж громоздок, и читается с интересом:
«Замечательный человек, встретившийся мне в начале жизненного пути, был сибирский поэт. Он преподавал в нашей школе русский язык и литературу, и поразил нас учитель с первого взгляда чрезмерной близорукостью. Читая, учитель приближал бумагу к лицу, водил по ней носом и, ровно бы сам с собою разговаривая, тыкал в пространство указательным пальцем: «Чудо! Дивно! Только русской поэзии этакое дано!»
«Ну, такого малохольненького мы быстро сшама-ем!» – решил мой разбойный пятый «Б» класс.
Ан не тут-то было! На уроке литературы учитель заставил всех нас подряд читать вслух по две минуты из «Дубровского» и «Бородина». Послушав, без церемоний бросал, сердито сверкая толстыми линзами очков: «Орясина! Недоросль! Под потолок вымахал, а читаешь по слогам!»
На уроке русского языка учитель наш так разошёлся, что проговорил о слове «яр» целый час и, когда наступила перемена, изумлённо поглядев на часы, махнул рукой: «Ладно, диктант напишем завтра».
Я хорошо запомнил, что на том уроке в классе никто не только не баловался, но и не шевелился. Меня поразило тогда, что за одним коротеньким словом может скрываться так много смысла и значений, что всё-то можно постичь с помощью слова и человек, знающий его, владеющий им, есть человек большой и богатый.
Впервые за все время существования пятого «Б» даже у отпетых озорников и лентяев в графе «поведение» замаячили отличные оценки. Когда у нас пробудился интерес к литературе, Игнатий Дмитриевич стал приносить на уроки свежие журналы, книжки, открытки и обязательно читал нам вслух минут десять- пятнадцать, и мы всё чаще и чаще просиживали даже перемены, слушая его.
Очень полюбили мы самостоятельную работу – не изложения писать, не зубрить наизусть длинные стихи и прозу, а сочинять, творить самим.
Однажды Игнатий Дмитриевич стремительно влетел в класс, велел достать тетради, ручки и писать о том, кто и как провел летние каникулы. Класс заскрипел ручками.
Не далее месяца назад я заблудился в заполярной тайге, пробыл в ней четверо суток, смертельно испугался поначалу, потом опомнился, держался по-таёжному умело, стойко, остался жив и даже простуды большой не добыл. Я и назвал своё школьное сочинение «Жив».