Круглый год
Шрифт:
Горячий чай — это хорошо, когда на дворе очень морозно, а людям надо познакомиться и привыкнуть друг к другу. Мы пили и привыкали и говорили о тяжёлой дороге и о знакомом, написавшем привезённое мною письмо. Потому что лучше, если человек постепенно, сам, душой обратится к прошлому и заговорит о нём без напоминаний.
Так и вышло. Чай Хайрутдин наливал себе сам, чуть повернув кран пузатого маленького самоварчика. Он задумчиво смотрел, как медленно наполнялась широкая чашка без ручки, точно тихий звук льющейся воды помогал ему что-то
— О алла! Скверный мальчишка опять воды в огород напустил! Дай мне палку, Сания, дай палку! Я покажу ему, как портить картошку.
Но скверный мальчишка уже давно перебрался на другой берег речки и отсиживался в густых кустах лозняка. Он был очень огорчён. Плотина, устроенная им на соседнем ручье, должна была наполнить маленький пруд и задержать мелкую рыбёшку, стоявшую в воде у самого берега. Вода так хорошо поднималась, но вдруг хлынула прямо в отцовский огород. Не вышло.
Солнце стояло высоко. В животе у мальчика громко заурчало, есть хотелось нестерпимо. Ему казалось — даже через речку слышен из домашней печки чудесный запах лапши. Мать удивительно умеет варить лапшу, густую, ложка становится. Но вода ещё не сбежала с огорода, а у отца рука тяжёлая…
— Хайрутдин! — услышал он вдруг с того берега голос старшей сестры и осторожно попятился в лозняки. — Хайрутдин!
Сания подошла к самому берегу и прикрыла рукой глаза, всматриваясь в заросли лозы. Вот хитрая! И как она знает, где его искать?
— Мать хлеба прислала, Хайрутдин! — В маленькой смуглой руке её хорошо был виден толстый ломоть хлеба. Наверно, тёплый, пахнет… Хайрутдин вздрогнул: невозможно вытерпеть! Осторожно он подошёл к берегу, ступил в воду.
— Кидай сюда, — предложил он. — Я поймаю.
Ломоть мелькнул в воздухе и шлёпнулся в мелкую воду, но погрузиться не успел: так ловко подхватил его мальчик, острые зубы впились в мокрую корку.
— Девчонка! — проворчал он. — Бросать не умеешь!
— Не вкусно? Кидай назад! — засмеялась девчушка и, быстро подвернув длинные штанишки, по колено вошла в воду. — Какая вода тёплая! Мать говорит, — посиди тут до вечера, пока отец уйдёт к дяде Ниязу. Потом придёшь, спрячешься. А там… отец забудет.
— Да-а, а если не забудет? Ты палку спрячь куда-нибудь подальше, — посоветовал Хайрутдин и, закинув голову, ссыпал последние крошки в широко раскрытый рот. — Не могла больше принести! Сама лапшу ведь ела. И чай пила. С сахаром!
— Другой раз ничего не принесу! — пообещала Сания. — Раз ты такой. Даже спасибо не сказал. Сиди один. Лягушек ешь!
Девочка со смехом выскочила из воды и побежала по берегу, на ходу спуская закатанные штанишки.
Хайрутдин смущённо посмотрел ей вслед. Он не хотел её обижать. Ну, да она обиды не помнит, наверно, потом принесёт ещё чего-нибудь. Отец тоже долго не сердится. Вот только… палку надо бы убрать подальше…
Мальчик прошёл немного вверх по реке, туда, где берег высокий и обрывистый. Прилёг
Хайрутдин отсидел в лозняках до вечера, и отец, правда, не побил его, только пригрозил:
— Ещё с водой баловаться будешь — в речку стащу, к камню привяжу. Будешь по горло в воде сидеть, на рыб любоваться.
Ну такой-то угрозы Хайрутдин не испугался: палка была куда страшнее.
Не вышло с плотиной, Хайрутдин не угомонился: неделю кряхтел, копал около ручья большую яму. Выкопал и начал в неё из ручья старым ведром воду носить. В яме должны жить рыбы-птички, которых он наловит ведром в ручье. А потом они станут такими же большими, как когда-то рыбы в омутах речки.
Но вода не хотела держаться в яме. Хайрутдин таскал тяжёлые вёдра и лил, лил в яму, пока, наконец, ведро само не вывалилось у него из рук и в глазах потемнело. А вода всё куда-то уходила на глазах, оставляя мокрое дно. Иногда в ведро, с водой из ручья, попадала маленькая рыбка, но через несколько минут она уже беспомощно трепыхалась на мокром песке и умирала, если Хайрутдин не успевал быстро выпустить её обратно в ручей.
Почему же вода в ручье и речке текла и никуда не девалась? Хайрутдин боялся спрашивать об этом отца и дядей, чтобы не смеялись, а мать только качала головой:
— Пять братьев у тебя, и все умные. Отчего ты такой глупый, Хайрутдин?
Хайрутдин и сам не знал, почему его глаза в каждом ручье ищут, где бы построить хоть маленькую запруду, чтобы задержать весёлую стайку рыбы. Ему становилось стыдно, что он глупее своих братьев. И всё же он ничего не мог с собой поделать.
— Другие мальчишки ловят рыбу и продают её на базаре или домой несут, а ты на неё только глаза таращишь, — сказал ему раз отец.
Хайрутдин встрепенулся: и как это он сам не догадался! Но прошёл не один час, пока он решился робко отворить калитку во двор своего самого старого и самого сердитого дяди Нияза. Тот возился около дома и что-то ворчал, перетаскивая старые доски от ворот к сараю.
Хайрутдин постоял, переминаясь с одной босой ноги на другую, потом подошёл и осторожно взялся за конец доски.
— Здравствуй, дядя, — застенчиво проговорил он. — Я тебе помогу, хорошо?
Старик сердито на него покосился и отвернулся.
— Ты что у меня забыл? — проворчал он вместо ответа.
Но плохому началу вышел хороший конец. Хайрутдин пыхтел, задыхался, но не отступился, пока последняя доска не легла на новое место. И сердитый старик смягчился, согласился взять племянника на ловлю: загонять рыбу в сети.