Круглый список любимых
Шрифт:
Бодрствование 9
Утром она проводила его на поезд, а муж не вышел проститься. День был почти летний, жухлые листья наводили на мысль о засухе. Она сказала, что приедет, что надо ждать, и ни в коем случае не писать, не приезжать самому.
С. был обескуражен. Он боялся ослушаться, боялся, что она обманет. Он пил и не расставался с телефоном, ожидая звонка с вокзала. Она приехала раз, и второй, и третий. Он встречал её и сажал на поезд, более – ничего. Дарил цветы и надеялся. Краснел, целуя в щёку, и, как о мечте, вспоминал о той ночи. Так было полгода. Жена ушла от С. к сослуживцу. Он остался один, тосковал по возлюбленной и по ребёнку, спивался. Любовь стала для него культом. С. увеличивал и обрамлял фотокарточки любимой, развешивая их по всей запущенной квартире, купил и повесил на стену карту её города.
В её отношениях с мужем наступил очередной кризис, и она приехала. Весь апрель С. был счастлив. Они целовались на улице, как подростки. Кормили голубей у Прудов, и голуби вспрыгивали им на руки и клювами щипали ладони, чего никогда больше у С. не бывало. Она научила его таким вещам, о которых с женой он даже заговаривать не смел. Они мыли и целовали друг другу ноги. Ей нравилось, чтобы он привязывал её к кровати, и так любил.
Приехал муж и увез её. Конечно, она этого ждала, но для С. это было неожиданностью. Он нашёл записку и убранную квартиру без женских вещей. Квартиру, из которой убрали счастье. Некоторое время он преследовал их. Жил как бомж в их подъезде, пряча за пазухой нож с выкидным лезвием. С. хотел, чтобы муж возлюбленной ударил его ножом и сел в тюрьму. Муж опасался, что С. зарежет его или его жену. Всё закончилось арестом С.. Мать вызволила его, и определила в клинику. Там С. отучили желать смерти себе или кому бы то ни было. С тех пор он вот уже почти год ходит на Пруды, кормит голубей и пишет стихи. Я попросила показать, – что там у него на мятых листочках, перепачканных сигаретным пеплом. «Не при людях», – сказал С.. И я пригласила его к тебе. Он успел прочитать только одно стихотворение – «Симон Киринеянин». Вот оно.
Звёздной иглою глаз мой маня
В чаще сияя
Чаша сия
Смертно страшила меня.
Думал я о Небесном Отце
Когда рядом дышали спящие пары
От напряжения на моём лице
Лопались капилляры.
Но за деревьями чаша одна
Зев разевала
Мне показала:
Мусор стоит у лужёного дна.
Тщетно просил послать Судию
Мне чашу другую…
Из нержавеющей кружки я пью
Воду сырую.
Ты мне не дал моего креста
Но возвращаясь к своей лачуге
Всё же сорву мозоли от плуга
Крест понеся Твоего Христа.
Меня удивили изысканность формы и то, что стихи не о любви к женщине. «Я люблю её как Бога», – сказал С. «Я не хочу, чтобы мои стихи, посвящённые ей, читали бабам сублимирующиеся импотенты. Пусть лучше верующие читают их Богу. Не важно, какие слова и о чём они. Это то чувство, которое я испытываю по отношению к ней».
И в замочной скважине загремел ключ. С. втянул голову в плечи и закружил по комнате.
Мы поссорились из-за С. и расстались. Он предложил мне по-дружески переехать к нему, но я предпочла вернуться к себе. Я всегда смогу найти его на Прудах, если захочу.
Я тоже рассказывала С. о любви. О любви к К., а не к тебе, конечно. К. был очень красив. Его лицо, подёрнутое морщинами, и глаза с вишнёвыми радужками принимали такое множество выражений, что могли передать не только чувство, но и мысль. Я никогда не встречала другого человека с такой богатой мимикой. Плавный голос К. немного потрескивал, как старая пластинка, и обволакивал слушателя. На его лекциях впадали в транс и словно видели то, о чём он рассказывал. Думаю, не только я, но и многие другие девушки грезили не о том, о чём говорил профессор. Его глаза блеском соперничали с толстым обручальным кольцом, когда К. подносил руку к лицу. Я не пропускала его лекций. Приносила журнал и садилась в первый ряд. Многие были влюблены в историка древних литератур, но
Сон 9. Ограниченность богов
К. читает лекцию. Я слышу его голос и вижу то, о чём он рассказывает. Он говорит о богах древнегреческого пантеона. «Они обладали физическими возможностями, превосходящими человеческие, но это делало их в психологическом и интеллектуальном плане гораздо беднее и неразвитее людей. Зачем развивать интеллект, если всего можно достичь силой? Благие по природе, они подчас очень скверно поступали с людьми просто потому, что не понимали многих вещей. Смерть, боль, страдания понятны во всём трагизме только перед осознанием конечности земной жизни. Чувства конечности и ограниченности у них не было совершенно. Чувства не было, – а конечность и ограниченность были. За многие века боги уничтожили все растения, из которых получали амброзию и нектар, и вымерли, этого не сознавая. Голод и смерть они воспринимали как нечто временное, преходящее, как тяжёлую зиму, и до последнего так и не забили тревогу. Боги среди прочего не знали, что такое «если», и потому не владели формальной логикой. Аристотель превзошёл их бесконечно. А для них не было условности, ведь в вечности когда-нибудь будет всё. Иллюстрация этому – эпизод мифа о Дионисе. Он сделал предложение смертной деве. Она ответила: «Да, если отец разрешит». «А что значит «если»? Когда-нибудь обязательно разрешит», – отвечал Дионис. Дева не смогла объяснить, и бог овладел ею тотчас же».
Мне представилась такая картина: боги умирают от голода на Олимпе. Отощавшая Афродита не может поднять руку, отягощённую золотым браслетом. Ника сложила поблекшие крылья. Афина рыдает над неподъёмным шлемом, Арес – над мечом, Гефест – над молотом, Зевс над скипетром, Артемида над колчаном, Аполлон над кифарой, а Дионис над кубком. Все вещи богов стали слишком тяжелы для них. Нет сил ни слететь, ни пешком спуститься с Олимпа. Одна Деметра, привыкшая страдать по полгода, стойко переносит кризис. Она поддерживает огонь в очаге. Боги спят или плачут. Эрот стал рахитом. Слабые нимфы, наяды и сатиры уже вымерли, отравив трупным ядом источники и луга, отчего вымирают и простые греки. Вещи богов пережили богов и достались в наследство людям. Древние римляне под новыми именами почитали лары умерших богов.
Бодрствование 10
Я нашла его водительские права на дорожке, только что протоптанной дворником в свежем снегу, утром перед экзаменом. В коридорах университета было темно, а за окнами кафедры светало. Синее давило на глаза, и в пещерах мозга ворочался сон. К. не хотелось включать электричества, он сидел с книгой на кожаном диване и водил ею, как зеркалом, пытаясь поймать страницей мерцающий свет снега на подоконнике. Я поздоровалась, он кивнул, не отрываясь от своего занятия. «Вот ваши права. Вы их потеряли». «Правда? Спасибо! А где моё счастье? Вот права, а где счастье?» «Может быть, оно тоже здесь». «Ты уверена?» «Главное, чтобы вы были уверены». К. взглянул на меня изумлённо. Я поцеловала его. Он сказал: «Такая наглая», – обнимая меня.
Я думала, что скоро мы будем вместе, исходя из того, что облако вожделения снизошло на нас. Мы молча обедали в университетской столовой, с трудом глотая и чувствуя ожог сквозь обувь, если случайно соприкасались под столом ногами; шептались в библиотеке; гладя друг друга по рукам, листали фолианты; мы целовались на кафедре и в автомобиле и всё время говорили о том, что скоро мы поедем куда-нибудь вместе… Ко мне он ехать отказывался, – у меня бабушка. «Ну, куда же я тебя приглашу? Куда же? Ведь у меня дома жена…» – говорил К., облизывая мои губы. У него вполне хватило бы средств на то, чтобы снять квартиру, но его устраивал флирт. К. нравилась моя страстная неудовлетворённость, и он боялся, что мне окажется мало того, что он может мне предложить.
Весной мы стали ходить в университетский сад. Запахи и лепестки пролетали мимо нас. Однажды мы легли в траву, качнув куст шиповника. Мы стряхнули с него ливень света, и волосы К. заблестели. Куст распрямился, тень вернулась на своё место, но блеск не исчез, – так я впервые заметила его седину. Пятьдесят два – не так уж и много.
«Тогда вы занимались любовью, так я понимаю?» – сердито спросил С. «Да». «И он оказался…» «Нет. Всё было хорошо. Мы вместе ездили в Красновидово».