Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II
Шрифт:
Однако сам граф Бенкендорф в своих мемуарах опровергал Воейкова. Граф писал, что утром 27 февраля ему пришло сообщение от военного министра генерала М. А. Беляева, что М. В. Родзянко предупредил министров, что Государыня находится в опасности и «должна немедленно уехать, так как никто не сможет к утру поручиться за её безопасность».
П. К. Бенкендорф сообщил об этом в Могилёв В. Н. Воейкову и предложил просить Государя отдать распоряжение об отъезде Императрицы и находящихся с нею детей. «В ответ Император распорядился, чтобы поезд был готов, и просил передать Императрице, чтобы до утра она никому ничего об этом не говорила. Сам он уедет ночью в Царское Село и прибудет утром 1 марта». Бенкендорф передал
Таким образом, из этих мемуаров графа П. К. Бенкендорфа видно, что инициатором отъезда семьи был Император Николай II. Причём, по свидетельству Бенкендорфа, царь, отдав тайный приказ вывезти супругу и детей из Царского Села 28 февраля, сам собирался прибыть в столицу 1 марта.
Ясно, что главной целью возвращения Императора Николая II в Петроград была не безопасность семьи.
Эмигрантский писатель В. Криворотов писал, что «было ошибкой думать, что Царь спешил в Царское Село исключительно из боязни за свою семью, жену и детей. Государь должен был сознавать, что его появление там, в центре пылающих страстей, не могло никоим образом защитить семью от распоясывавшейся толпы. Своим решением отправиться туда Царь хотел разрубить узел всеобщего трусливого бездействия»{685}.
Скорее можно предположить, что поздно вечером 27 февраля Император Николай II осознал существование против него военного заговора в Могилёве. По словам генерала А. С. Лукомского, царь, «находясь в Могилёве, не чувствовал твёрдой опоры в своём начальнике штаба генерале Алексееве»{686}. Император решил любой ценой прорваться в Петроград, куда должны были подоспеть отправляемые им верные части с фронта.
Как только генералитет Ставки узнал, что Николай II хочет немедленно уехать из Ставки, на него началось оказываться мощное давление, чтобы он не покидал Могилёва{687}.
Поздно вечером генерал А. С. Лукомский отправился к генералу М. В. Алексееву и стал настаивать, чтобы тот пошёл к Государю и отговорил его от возвращения в Царское Село. Алексеев немедленно пошёл к царю, но тот твёрдо решил ехать{688}.
В. Н. Воейков вспоминал, что, узнав от него о предстоящем отъезде царя, М. В. Алексеев с «хитрым выражением лица» и с «ехидной улыбкой» спросил: «А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь»{689}.
В. Н. Воейков немедленно отправился к Государю и передал ему «загадочный разговор с Алексеевым», стараясь «разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах», но «встретил со стороны Государя непоколебимое решение во что бы то ни стало вернуться в Царское Село»{690}.
Император Николай II счёл нужным перед отъездом дезинформировать Алексеева, передав ему, что решил остаться в Могилёве. Это известие вызвало у генерала Алексеева удовлетворение. Но Государь, ничего не сообщив начальнику штаба, ночью выехал к императорскому поезду{691}.
Генерал П. К. Кондзеровский вспоминал, что ночью 27 февраля он «ещё не спал, когда услышал сильный гул от быстрого движения нескольких
Не менее необычно-мрачное впечатление производил сам императорский поезд, который стоял у перрона вокзала «в полной темноте, без единого огня, с наглухо завешанными окнами»{693}. На перроне не было заметно и обычной охраны.
По всему было видно, что отъезд Государя был поспешным и максимально законспирированным. Около 4 часов утра от Могилёва отошёл свитский поезд. Через час в темноту двинулся Собственный Его Императорского Величества поезд литера «А».
В 5 ч 35 мин в Департамент полиции ушла телеграмма от полковника Еленского: «Государь Император благополучно отбыл пять утра вместо двух с половиною дня»{694}.
27 февраля 1917 г. Петроград
27 февраля утром правительством наконец-то был опубликован Указ о перерыве занятий Государственной думы. Однако правительством не было принято никаких мер, чтобы в Думу никого не пускали. С 9 часов утра Таврический дворец стал заполняться депутатами. Но никого из думских «вождей» видно не было. Депутат С. П. Мансырев вспоминал, что в Думе «не было ни одного сколько-нибудь значительного по руководящей роли: ни членов президиума, ни лидеров партий, ни даже главарей Прогрессивного блока»{695}.
До собравшихся во дворце депутатов стали доходить ужасающие слухи о масштабах разыгравшихся в столице беспорядков.
В 7 часов утра начался мятеж в двух учебных командах запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка. За день до событий две команды «волынцев» под командованием двадцатипятилетнего штабс-капитана И. С. Лашкевича 26 февраля проявили стойкость в отражении натиска революционной толпы на Знаменской площади. Отличился и старший фельдфебель первой роты Т. И. Кирпичников. Он выхватил из рук революционного боевика самодельную бомбу (гранату) и сдал её полицейским.
Однако тот же Кирпичников в ночь с 26 на 27 февраля в казарме вёл агитацию среди солдат, убеждая их не подчиняться офицерам и не стрелять по толпе. В тёмной казарме Кирпичников был не один, а вместе с революционным агитатором{696}. Настроением солдат никто из офицеров не интересовался, их даже не было в казарме в эти тревожные дни.
Около 7 часов утра штабс-капитан И. С. Лашкевич вышел перед построившейся первой ротой. Она приветствовала его, как обычно. Штабс-капитан произнёс перед ротой короткую речь, объяснил её задачи и прочитал телеграмму Государя. Тогда Т. И. Кирпичников заявил офицеру, что солдаты отказываются выходить на улицу. И. С. Лашкевич побледнел и вышел из казармы, но внезапно упал, убитый выстрелом в затылок. Убийство это было приписано Кирпичникову, из которого февралисты создали образ революционного героя. Он был произведён Временным правительством в унтер-офицеры, награждён генералом Л. И. Корниловым Георгиевским крестом. С Кирпичниковым спешили сфотографироваться французские и английские политические деятели. По всей видимости, Кирпичников не имел отношения к убийству штасб-капитана Лашкевича. В кровавые февральско-мартовские дни в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе было убито много талантливых офицеров, в том числе и старших. В их числе: командир запасного батальона Лейб-гвардии Павловского полка полковник А. Н. Экстен (убит 26 февраля), начальник учебной команды запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка штабс-капитан И. С. Лашкевич (убит 27 февраля), командир крейсера 1-го ранга капитан 1-го ранга М. И. Никольский (убит 28 февраля), главный командир Кронштадтского порта адмирал Р. Н. Вирен (убит 1 марта).