Круговерть бытия
Шрифт:
Последняя часть - карьеристы из простонародья. Не смотря на свою черную кость, они рвали задницу, мечтая о больших чинах и дворянских титулах. При этом корчили себя личностей святее папы римского, шугаясь от рядовых солдат как от прокаженных. Вели себя с рядовыми они совершенно по-скотски, даже хуже потомственных дворян. Всегда продвигалась линия, что офицер - "сияющая вершина", а нижние чины - грязь под ногами.
Наши же, казачьи офицеры выбирались из отличившихся в боях авторитетных казаков. Можно выразиться, что наши люди становились командирами "не по грамотам". В подчинении у них оказывались
Глава 2
Так вот, по прибытии на место служения, из меня стали готовить будущего офицера. Для этого я был поручен для дальнейшей науки (грамоты) сотенному писарю: через год перешёл для обучения к полковому писарю.
Господские науки давались мне трудно. Мои наставники-писаря за занятостью своими делами мною мало занимались, так как я не был подарком, а у меня не было никакой охоты к этому ученью. Или к мучению.
Потому, что я с раннего детства не выносил так называемой "бюрократии", подразумевая под этим словом все неприятные правила, предписания, и прочее дерьмо, которое мне не нравилось. К тому же, я не выносил дураков и бездарей и не привык скрывать своих чувств.
Так что я, нагло игнорируя отцовские наказы и правила, по целым дням и ночам вертелся в казармах среди казаков, с жадностью слушая рассказы о делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой. Об отваге предков наших в морских походах по Азовскому и Чёрному морю, об Азовском сиденье, и о разных эпизодах в последующих войнах, проводимых новыми поколениями донцев, и под эту гармонию нередко засыпал сладким сном.
Зато в полку у меня были лучшие учителя и инструкторы для обучения казачьей удали. Все это были бывалые, опытные волки, поседевшие в походах и битвах, сподвижники Платова, Суворова, Кутузова и других славных русских полководцев.
Многие из них носили на своих телах следы шведских палашей, французских и польских сабель, персидских, турецких и черкесских шашек, у некоторых под кожей, как не совсем приятный сувенир, до сих пор плотно сидели неприятельские пули, и не было из них ни одного, у которого на груди не красовались бы кресты и медали — воспоминание совершенных ими подвигов.
Я научился отлично стрелять из однозарядных кавалерийских пистолетов. В условиях конной сшибки основной упор делался на скорость выхватывания оружия из кобуры и открытии стрельбы. Но практиковал я и обычную стрельбу с дуэльной дистанции и скоро с двадцати пяти шагов стал метко попадать в середину туза, висящего на стене.
А так как пистолеты считались неточным оружием, то это было довольно круто. Я только и делал, что повышал свою сноровку как можно быстрее выхватить свое оружие.
Благодаря регулярным тренировкам я достиг того, что мог выхватить пистолет с непостижимой, почти незаметной для глаза быстротой, и на расстоянии восьми шагов расщепить игральную карту, поставленную на ребро. Потому, что
Меткость у меня была врожденной ( это был семейный дар, передающийся по наследству) и с годами она становилась еще более уверенной. Но быстрота извлечения оружия могла быть улучшена, и я поставил перед собой задачу добиться предела в скорости, возможной для человека.
Скоро я обнаружил у себя склонность то и дело непроизвольно тянуться рукой к пистолету. Это могло возникнуть от привычки, выработанной в результате длительных упражнений. Но точно так же причиной могло послужить и едва уловимое чувство, о котором я не задумывался до сих пор, — чувство давнишней, тесной и неизбежной взаимосвязи между мной и оружием.
Учителя из бывалых казаков не могли нарадоваться моим успехами, делая по ходу тренировок дельные замечания.
Полковые умельцы, ревнители обычаев, прекрасные наездники и стрелки, сами постоянно тренировались в быстроте выхватывания пистолета из кобуры до тех пор, пока на больших пальцах у них не появлялись ссадины и мозоли, и которые, в глубине своей нервной системы, настойчиво вырабатывали безусловную привычку заканчивать любые, даже самые безобидные движения руки на уровне бедра или на нем самом.
Рука у этих мастеров перестрелок представляла собой нечто особенное. На ней никогда не носили перчатку, ее никогда не травмировали и не держали вне поля зрения или в неудобном положении. При этом ни один выстрел у них никогда не пропадал даром.
Из-за своего, еще детского развития, я предпочитал заниматься огнестрельным оружием. Но тренировался и в обращении с холодным, хотя мне еще и недоставало сил для уверенной работы с пикой и шашкой. В общем, казачья шашка имела что-то общее в приемах с пистолетом, так как основной упор тут тоже делался на быстрое выхватывания оружия из ножен и нанесения смертельного удара. Это все делалось слитно, одним движением.
Но силенок мне пока не хватало. Тот, кто разделывал хотя бы цыпленка, тот знает как сложно резать мясо, так как внутри есть еще и кости, и сухожилия. Обычный человек не сможет пробить тушу свиньи копьем, пикой или гарпуном. Даже твердо стоя на двух ногах на земле.
Казаки же могли наносить ужасающий воображение удар пикой на всем скаку и пронзали человека как букашку. Насаживали как поросенка на вертел. При этом часто удар наносился только одной рукой, так как вторая поводьями правила лошадью. Сила и сноровка тут требовалась неимоверная.
Не всякий мясник топором на колоде с первого удара перерубит тушу той же свиньи. Для казака развалить человека легкой шашкой пополам - пара пустяков. Некоторые умельцы, лихие рубаки обладали страшным, мастерским ударом с потягом, который получил в будущем название "баклановский". Человека им разрубают пополам наискосок, от плеча и до луки седла лошади.
Тренировки здесь проводились не на тростинках, а, для наработки силы, на туше человекообразного болвана, сделанного из мокрой, вязкой глины. Обычный человек при ударе тяжелой саблей изо всех сил мог вонзить оружие в глину глубиной в пару пальцев.