Крупская

Млечин Леонид Михайлович

Шкирятов с готовностью откликнулся:

— Правильно, товарищ Сталин, я с вами согласен…

Сталин привел самый фантастический пример нового интеллигента. Матвей Федорович Шкирятов, которого вождь, извинившись, назвал интеллигентом, служил по ведомству партийной инквизиции и вел борьбу с оппозицией. Мало того, что он был безжалостен и жесток, Матвей Федорович никогда не учился и грамотой не овладел. Сохранились некоторые его письма того периода.

Десятого октября 1927 года он писал Орджоникидзе (цитирую без правки):

«Здравствуй дорогой Серго.

Пишиш и не знаеш прочтеш ли, буду надеятся, что прочтеш. Дорогой Серго как плохо, что

тебе нет вообще в данное время. Я уже работаю несколько дней, отдых провел всё время с Климом, хорошее зее кончили с удовольствием. Трепались в Крыму, приехал среду, окунулся в работу, а работы сейчас так много и не легкая. Я знаю как ты там переживаеш все эти соббытия происходящие здесь.

Дорогой Серго. Что они делают. Если был пириод когда они скрывали, что они ведут фракции работу, то в данное время этого уже нет. Они не скрывают и привлекают к своей работе всякого, лиш был бы против ЦК. Они борятся всячискими способами чтобы подорват авторитет к парти и расшатат ея дисциплину…»

В 1925 году Народный комиссариат просвещения переехал в здание на Чистопрудном бульваре, 6, где Надежда Константиновна проработает до самой смерти.

В январе 1925 года Крупская перенесла новый приступ базедовой болезни. Болело и сердце. Как заметила ее сотрудница, в «связи с ленинскими днями и со всеми этими воспоминаниями она опять растравила свою душевную рану». В феврале ее свалил жестокий грипп. И вновь прихватило сердце.

В апреле 1925 года Крупская поехала отдыхать в Мухалатку, под Ялту — опять же с золовкой: «Тут хорошо: горы и море, есть где погулять, что и делаю… холод стоит добропорядочный, и все на меня удивляются, что я целый день держу окна открытыми… Я занимаюсь “естественными науками”, натащила полную комнату шишек, камней, ракушек».

Надежда Константиновна и Мария Ильинична после смерти Ленина почти не расставались. Если кто-то из них уезжал из Москвы, переписывались. Крупская шутливо подписывалась: «Твой Собакевич». Мария Ульянова в плохом настроении подписывалась просто «МУ», а в хорошем — «Твоя Маня-медведь».

«Мы называли Марию Ильиничну “медвежонком” — вспоминала Крупская, — за какую-то особую молодую застенчивость, слившуюся с громадной убежденной напористостью».

Педагог Алиса Ивановна Радченко записала в дневнике, как 12 июля 1925 года навестила Крупскую в Кремле. Показала ей три редких портрета Ильича. Надежда Константиновна стала вспоминать, где и когда они сняты. И вдруг расплакалась безутешно. Гостья ее крепко обняла. Немного успокоившись, Крупская стала в знак благодарности тихо гладить по голове свою гостью, произнося при этом по-польски стихи Адама Мицкевича «Матерь Божия». Застенчиво и очень невнятно произнесла что-то по-французски, чего Алиса Ивановна не расслышала. Поразилась: как Надежда Константиновна трогательно-застенчива в проявлениях своей нежности!

— Ох, знаете, я старая кошка стала, привыкшая к своему месту, уж никуда не хочется ехать. Мы с Владимиром ужасно не любили всяких переездов, а нам всю жизнь только и приходилось, что переезжать с места на место. Поэтому мы хоть в своей комнате никогда ничего не переставляли…

А от Крупской требовали исполнить долг перед партией, не слишком для нее приятный. В начале 1925 года американский журналист (и коммунист) Макс Истмен опубликовал книгу «С тех пор, как умер Ленин». Он хорошо говорил по-русски, женился на сестре наркома юстиции Николая Крыленко и хорошо знал ситуацию в Москве.

Макс Истмен описал интриги в высшем руководстве страны, попытки скрыть

ленинское «Письмо к съезду», беспринципную травлю Троцкого, которым явно восхищался. Об остальных советских вождях писал без всякого пиетета: «Их речи и статьи… были бы выброшены из литературного соревнования даже в школе для дефективных детей». На книгу американского журналиста откликнулась марксистская печать по всему миру.

По требованию Сталина политбюро 18 июня 1925 года постановило: «Предложить т. Троцкому решительно отмежеваться от Истмена и выступить в печати с категорическим опровержением по крайней мере тех извращений, которые изложены в восьми пунктах записки т. Сталина».

Сталин настаивал на том, чтобы не только Троцкий опроверг слова Истмена как «злостную клевету», но и Крупская как вдова Ленина. Требовал, чтобы она исполнила его волю. 25 июля 1925 года писал Бухарину из Сочи, где отдыхал: «Какова судьба статьи Надежды Константиновны об Истмене, — сообщи, если не лень».

Не дождавшись ответа от Николая Ивановича, 1 августа Сталин наставлял верного Молотова: «Во-первых нужно опубликовать статью Крупской… Сообщи, наконец, какова судьба статьи Крупской об Истмене, напечатана она в Англии или нет. Трижды запрашивал, и всё нет ответа… Я выздоравливаю. Мацестинские ванны (около Сочи) хороши против склероза, переработки нервов, расширения сердца, ишиаса, подагры, ревматизма».

Статью Крупской поместили в главном партийном журнале «Большевик».

Девятого августа Сталин напомнил Молотову: «Печатание статьи Крупской было решено семеркой, просмотр был поручен мне, Бухарину, Рыкову, Зиновьеву. Я вместе с Бухариным и Рыковым просмотрели ее и одобрили… Семеркой было решено опубликовать статью Троцкого и письмо Крупской, не открывая, однако, ни в коем случае дискуссии по этому поводу».

«Семерка» — политический термин того времени. Это шесть членов политбюро (Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский) и председатель Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Куйбышев. Семерка собиралась накануне заседаний политбюро и всё решала. На официальное заседание выносилось уже готовое решение. В результате Троцкий неизменно оставался в полном одиночестве и ни на что не мог влиять. Существование «семерки» всегда отрицалось, но в личной переписке Сталину незачем было таиться.

СРАЖЕНИЕ ЗА ГОРОД ЛЕНИНА

Надежде Константиновне Крупской не позавидуешь. Сначала у нее на руках тяжело умирал Владимир Ильич, потом на ее глазах уничтожили почти всех его соратников, которые были и ее друзьями. Она рискнула на первых порах поддержать Зиновьева и Каменева против Сталина, когда еще не понимала, насколько это опасно.

Григорию Евсеевичу не хватало качеств политического бойца. Зиновьев был человеком напыщенным, но недалеким и — главное — бесхарактерным. В минуты опасности начинал паниковать. По словам людей, знавших его, от Зиновьева исходило ощущение дряблости и скрытой неуверенности.

Зиновьев настоял на том, чтобы очередной съезд партии прошел не в Москве, а в Ленинграде. Это означало бы, что если столица и не возвращается в Ленинград, то как минимум оба города обретают равный статус. Соответственно, глава Ленинграда получает в стране дополнительный вес. Но Григорий Евсеевич недолго довольствовался своим положением. Как только с его же помощью Сталин расставил на ключевых постах своих людей, он — всего через несколько месяцев после смерти Ленина — обвинил Зиновьева в крупных ошибках и отменил решение провести съезд в Ленинграде.