Крушение карьеры Власовского

Герасимова Валерия Анатольевна

— А вот еще, — продолжал Власовский, — «Профессор Сенченко! Вы не задумались и растоптали мое первое нетронутое чувство».

Василий Антонович молчал. Он действительно не находил слов. Вероятно, это несчастное сумасбродное существо жило в мире каких-то ею самой выдуманных иллюзий… Можно было допустить, что крушение этих иллюзий, действительно, привело девушку к трагическому концу…

Сенченко с болью вспомнил и скромные наивные букетики, регулярно появлявшиеся у него на столе, над которыми он так подтрунивал в кругу семьи, и свойственную Инне манеру чуть задерживаться в его служебном кабинете, и даже

то, как однажды секретарша привезла ненужную ему папку на заседание Ученого совета… А эти постоянные попытки повсюду увязываться с ним в машине, которые он нередко бесцеремонно пресекал… Значит, действительно он в какой-то мере оказался причиной гибели Зубковой? С такой больной душой он должен был поступать осторожнее…

— А теперь обратимся к свидетелям, — хладнокровно продолжал Власовский. — Вот показания отца покойной. — Виктор Владиславович поднес к очкам листок бумаги: — «Мы поняли, что дочь скрывает от нас свои близкие отношения с каким-то ученым. В последний вечер перед уходам из дома она прямо заявила, что этот ученый способен возглавить институт». Это подтверждается и свидетельскими показаниями присутствующих при разговоре семьи Зубковых гражданки Шерман С. Я. и ее дочери Шерман З. Таковы же показания матери Зубковой. «Дочь не познакомила нас с ухаживавшим за ней ученым, потому что он, наверное, был женат», — отчетливо читал Власовский. — И, наконец, показание Подскоковой Э. И., из окна квартиры которой выбросилась Зубкова: «Инна Зубкова мне неоднократно говорила, что ее друг — крупный ученый. Я его никогда не видела. Желая скрыть свои отношения, они встречались, когда в квартире никого не было. Для этого я им дала запасной ключ».

— Какой ключ? Какие Подскоковы? Я ничего не знаю…

— Так вот, — перебил его Власовский. — Отдайте мне должное: я заранее предупреждал, что разговор будет тяжелый. Но еще тяжелее другое — ваше запирательство, ваша упорная ложь, — лицо Власовского выразило нечто похожее на брезгливость, — факты неумолимы, и они говорят о том, что вы являетесь укрывателем и даже прямым пособником шпионов. Из-за вас погибла полная сил и энергии молодая советская девушка. Должен ли я говорить, как наша страна карает за подобные злодеяния? — взгляд Власовского прожигал Сенченко. — Тяжело, Василий Антонович, очень тяжело… И, поверьте, тяжело не только вам, но и мне… Молодой советский ученый, можно сказать, будущее нашей страны, а мы вынуждены… Скажу прямо: я уже сейчас не имею права вас отпустить…

Снова наступила длительная пауза. Сенченко, как это бывало с ним в детстве в страшном сне, почувствовал, что он словно парализован, он рвется на волю, под солнечный свет, к живым добрым людям, но онемели ноги, не двигаются руки…

— Но все-таки я не служебная машина, — снова услышал он голос Власовского. — Я хочу быть человечным. Поверьте, я сам рискую многим… Но я делаю это во имя ваших прежних заслуг. У вас остались некоторые дела, и я даю вам возможность их завершить в течение суток, от силы — двух. Больше я оттянуть не смогу… Устройте вашу мать — ведь ей предстоит остаться одной… А сейчас идите, — повелительно сказал Власовский. — И помните, что я делаю это, нарушая свой служебный долг.

Почти машинально взял Василий Антонович подписанный Власовским пропуск.

Он шел вечерними московскими улицами и невольно,

как бы прощаясь, старался запомнить каждый дом, каждое деревцо.

Вот он проходит Ильинским сквером, мимо знакомого серого здания. Как всегда, алый стяг реет над ним…

Сколько раз с сердцем, полным надежд, входил он в массивные двери этого строгого здания на Старой площади!

Сколько раз здесь, в Центральном Комитете партии, он отстаивал правоту своих научных достижений! И все правдивое, живое неизменно встречало здесь поддержку и признание.

А ведь бывало, что так называемые факты тоже говорили против него. Но он не сдавался, а бесстрашно вступал в борьбу с подчас более сильным противником.

Возможно, это было у него в крови еще с детства. Весь в синяках, исцарапанный, он вновь и вновь поднимался с земли, чтобы дать сдачи самым прославленным драчунам их улички. Недаром мать вздыхала: «Надо бы говорить не Ванька-Встанька, а Васька-Встанька…»

Но тогда он отстаивал только себя, свою маленькую человеческую личность.

А теперь он обязан бороться за самое для него большое и священное: за право называть себя коммунистом.

Глава семнадцатая

«Яблоко созрело»

Когда, запыхавшись, Василий Антонович пришел домой, первым, кого он встретил, был отец. И это было кстати.

Но отец по-своему растолковал вопросительный взгляд сына:

— Матери нет… С Людой к Минаковой пошла.

Василий посмотрел на лицо старика. И верно! Как неузнаваемо оно изменилось за эти недели.

— Отец, я все знаю, — сказал он просто. — Неужели это правда? Как это могло случиться?

И, оставив комнату стариков, — оба опасались, что неожиданно может вернуться Мария Кузьминична, — они прошли в кабинет Василия.

Антон Матвеевич начал скорбную исповедь. Он рассказал о страшном вечере, когда человек в синем плаще прочитал ему клеветническую статью о посещении Храпчуком их дома, и о том, как хотел кинуться к ближайшему милиционеру, чтобы задержать шантажиста, но мысль, что так он погубит Василия, остановила его… А потом ему стало казаться, что уже трудно объяснить свое промедление…

Как теперь он раскаивается в своем малодушии!

Резкий телефонный звонок заставил вздрогнуть сына и отца, нервы которых были так напряжены.

Василий Антонович торопливо взял трубку.

— Что?.. Работает, в порядке… — И, опустив трубку на место, пояснил отцу. — Пустое, с телефонной станции… проверка.

И Антон Матвеевич продолжал свой рассказ о том, как «Николай Петрович» снова пришел к нему и на этот раз сообщил более страшное — про фотографии кабинета Василия, на которых можно рассмотреть какие-то данные о его научной работе…

— Секретные данные! — с искренним изумлением воскликнул Василий Антонович. — Здесь, у меня?

Он осмотрел свой кабинет и задержался взглядом на письменном столе, где лежали свежие номера газет и журналов.

— Неужели ты думаешь, что я позволил бы себе принести домой хоть что-нибудь мало-мальски секретное?! Как ты мог поверить такой чепухе!

— А самое главное, что он сказал, — не решаясь нанести сыну смертельный удар, старик поколебался, — что она… что Мила…

— И это я знаю, — медленно проговорил Василий Антонович.