Крушение «Мэри Дир», Мэддонс-Рок
Шрифт:
— Капитан обещал подобрать нас утром, — напомнила Дженнифер Соррел.
Мы прижались друг к Другу, пытаясь согреться. Берт начал петь. Мы пели все армейские песенки, которые знали, затем повторили наш скудный репертуар. Когда мы выдохлись, Дженнифер неожиданно запела арии из опер. «Богема», «Риголетто», «Тоска», «Севильский цирюльник», какие–то ещё, мне незнакомые. У неё был нежный мелодичный голос. Наконец небо посветлело. Мы промокли и промёрзли до костей. Нас окружали ревущие волны, сверху нависали свинцовые тучи, обещая снегопад. Никаких следов шлюпок с «Трикалы», ничего. Лишь холодный пронизывающий ветер. Глядя на мертвенно
Каким–то чудом мои часы не остановились. В девять сорок, встав на ноги, я заметил вдали корабль. Судя по всему, он должен был пройти в полумиле от нас.
— Надо привлечь их внимание, — сказал Берт, — У тебя есть чтонибудь яркое, капрал?
Я покачал головой.
— На мне красный свитер, — заявила Дженнифер. — Если вы отвернётесь, я сниму его.
— Нет, — возразил я. — Вы замёрзнете. Дженнифер улыбнулась, впервые за всё утро.
— Холоднее уже не будет, — ответила она. — Я согласна помёрзнуть, если потом нас напоят чем–нибудь горячим и уложат в постель.
— Давайте, мисс, раздевайтесь, — воскликнул Берт. — Если этот корабль не подберёт нас, мы погибли.
Через минуту свитер, как флаг, развевался на весле. Мы поднимали его всякий раз, когда оказывались на гребне волны. Сначала нам казалось, что нас не заметили, но вскоре корабль, маленький корвет, повернул в нашу сторону. А через полчаса мы с Бертом лежали в лазарете, укутанные одеялами, с бутылками горячей воды по бокам и с доброй порцией рома в желудке. Наутро к нам зашёл командир, лейтенант лет двадцати трёх. От него я узнал, что из команды «Трикалы» спаслись только мы трое. Радист успел сообщить о взрыве мины, и корвет «Бравый» получил приказ остаться на месте кораблекрушения. И хотя по волнам носилось множество обломков, шлюпок с членами команды моряки не обнаружили.
Слова командира потрясли меня: я понял, что мои подозрения совершенно беспочвенны, а Хэлси ни в чём не виноват. Ведь и третья шлюпка, шлюпка капитана Хэлси, затонула, как и две другие. Санитар осмотрел мою челюсть, к счастью, не обнаружив никаких повреждений, кроме синяка. Для Берта пребывание на плоту не прошло бесследно. Он простудился и начал кашлять. Санитар оставил его в постели, а мне разрешил вставать. Я спросил о мисс Соррел. Санитар ответил, что она вполне здорова. Дыхание Берта становилось всё более затруднённым, кашель усилился, росла температура. После ленча я попросил санитара показать мне каюту мисс Соррел. Он провёл меня по коридору, показал дверь и вернулся в лазарет. Я постучал.
— Войдите! — ответила она.
Дженни сидела на койке в белом мужском свитере. На лице её всё ещё лежала печать усталости, но она встретила меня радостной улыбкой. Мы долго говорили, хотя я и не помню, о чём. Пополудни мы догнали конвой. Берту становилось всё хуже, санитар опасался, что у него воспаление лёгких. Я успокаивал Берта, говоря, что через пару дней мы будем в Англии
— В Исландию, — ответил тот. — Нам приказали сопровождать два американских сухогруза из Рейкьявика.
Днём Дженнифер навестила Берта. Её красный свежевыстиранный свитер осветил лазарет. Тёмные круги под глазами исчезли, на щеках появился слабый румянец.
Следующая ночь оказалась для Берта самой тяжёлой, а потом он быстро пошёл на поправку. Когда мы приплыли в Рейкьявик, он уже сидел на койке, непрерывно шутил и возмущался, что ему не дают ежедневную порцию рома, полагающуюся матросам. Мы пробыли на «Бравом» почти три недели. Для меня это были самые счастливые дни за всю армейскую службу. Поскольку члены команды не болели, капитан корвета оставил нас в лазарете. Каждый день я виделся с Дженни. Говорили мы главным образом о море. Она говорила об «Айлин Мор», двадцатипятитонной яхте, на которой она плавала с братом, я, в свою очередь, о моих плаваниях из Фалмута во Францию и даже в Испанию.
Через неделю мы отплыли из Рейкьявика. В тысяче двухстах милях от Нью–Йорка охрану двух сухогрузов взяли на себя американские корабли, и мы повернули к Англии. Прошёл слух, что мы направляемся в Фалмут. Как–то, встретив на палубе командира, я прямо спросил его об этом. Он улыбнулся и кивнул.
— Мы должны прибыть в Фалмут тридцатого числа. Тридцатого марта в десять утра «Бравый» бросил якорь в гавани Фалмута. Мы с Дженни стояли на палубе.
— Ну, Джим, — она была в шинели и чёрном берете, как и при нашей первой встречи, — к сожалению, нам пора прощаться. Они спускают шлюпку, которая отвезёт меня на берег.
— Я… я увижу тебя в Фалмуте?
Она покачала головой:
— Я сразу уеду в Шотландию. Я не видела папу больше трёх лет. Он, наверное, думает, что я погибла. Мы не могли переписываться. И я не собираюсь звонить ему по телефону. Я хочу преподнести ему самый большой сюрприз в его жизни.
— Мисс Соррел, шлюпка вас ждёт, — сказал подошедший матрос.
— До свидания, Джим.
Я пожал ей руку, надеясь, что наше расставание значит для неё так же много, как и для меня. Затем она протянула руку Берту.
— До свидания, Берт.
И ушла, ни разу не обернувшись. Шлюпка помчала её к берегу. Дженни сидела на носу, глядя прямо перед собой. Матрос тронул меня за рукав.
— Капитан приказывает вам, капрал, и Куку явиться в лазарет и ждать там, пока за вами не пришлют.
Его слова вернули меня на землю. Путешествие кончилось. Дженни уехала. Мы же остались в армии. В лазарете просидели часа два. Никто не приходил. Потом поели в кают–компании. Лишь. в половине третьего нас вызвали на палубу, попросив взять с собой вещмешки.
Рядом с корветом качался на волнах небольшой катер, а у леера стоял сержант военной полиции.
— Вы капрал Варди? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Канонир Кук? — обратился он к Берту.
— Это я, сержант.
Сержант сложил листок и убрал его в карман.
— Мне приказано арестовать вас.
На мгновение у меня отвисла челюсть. Потом я подумал, что ослышался.
— Арестовать нас?
— Чтоб я сдох! — пробормотал Берт. — Весёленькая встреча, — он воинственно взглянул на сержанта. — А что мы такого сделали?