Крушение столпов
Шрифт:
– Он снова взял направление на Моглев! Думаю, он от нас не уйдет, госпожа графиня, думаю, теперь-то уж он от нас не уйдет! – сдернув шапку, крикнул ей Лавердюр.
И он ринулся на широкую просеку, куда устремилась за ним вся команда.
Уверенная теперь, что успеет к финальному улюлюканью, Жаклин подумала: «В сущности, ведь и с Франсуа мы частенько цапались во время охоты. А потом так над собой хохотали… Наверняка мы с Габриэлем тоже посмеемся, когда встретимся…»
12
Госпожа
Они любили друг друга тридцать лет, вернее, они полюбили друг друга тридцать лет назад и привязались один к другому тем нежным чувством, какое поддерживает иллюзию любви у тех, кто перешел грань возраста, когда еще бывают перемены.
Вдовство Урбена де Ла Моннери восходило к 1875 году. Его молодая жена умерла в родах, так же как и младенец.
– О нет! Я пережил слишком большое горе и никогда уже не женюсь, – сказал тогда Урбен.
В начале их связи Одиль де Бондюмон была еще замужем. Однако даже после смерти господина де Бондюмона они с Урбеном продолжали соблюдать в глазах света все ту же осторожность, все ту же безупречную сдержанность – таким образом, за тридцать лет они провели наедине столько же времени, сколько требуется обычным любовникам, чтобы возненавидеть друг друга через тридцать месяцев.
Подкрадывалась импотенция, потом начались недуги. Теперь они подошли к порогу смерти. И когда госпожа де Бондюмон тихонько подносила к своим сморщенным губам высохшую руку слепца, а он делал вид, будто не замечает этого, они испытывали то же неистовое волнение, какое вспыхивает в порыве самой пылкой страсти, потому что в них не переставая билась мысль: «Насладимся же этим: это все, что нам осталось, и, быть может, в последний раз».
Внезапно маркиз очнулся от дремы.
– Одиль, Одиль! – воскликнул он. – В парке трубят «улюлю». Я не ошибаюсь?.. Идемте, идемте, отведите меня.
– Да что вы, Урбен, не пойдете же вы без пальто!
Он затряс бронзовым колокольчиком.
– Флоран! Треуголку, трость и пальто!
Через две минуты он уже торопливо шагал по парку, опираясь на руку своей старинной подруги.
– Да не идите так быстро, – сказала она, – вы устанете.
Жаклин и ее товарищи, выехав уже на дорогу, ведущую к пруду, не переставая трубили в рог. Голова оленя виднелась посередине пруда, а собаки плавали вокруг. Сбежались все лесничие и слуги из замка.
– Ну что, ты видишь, папочка! – кричала Леонтина Лавердюр. – Взят он, твой двухтысячный. И нечего было так переживать.
–
– Нет-нет, я вижу, Лавердюр. То есть я помню… как это бывало. «Улюлю» в Моглевском пруду – нет ничего прекраснее! Много лет уже такого не случалось.
– А уж охота-то была, господин маркиз, и мечтать не надо. Я доложу нынче вечером господину маркизу, покажу на макете. И госпожа графиня, как всегда, прискакала первой, вместе с собаками. А господин граф, к примеру, так хорошо вел всю охоту вначале… Правда, видно было, как он всей душой старается заменить господина… неизвестно, куда он делся.
Лавердюр снова надел челюсть и будто помолодел.
Подъехало несколько машин и экипажей. Из них вышло значительное число всадников, давно уже спешившихся.
Маркиза окружили и поздравляли, словно по случаю крупной победы или большого семейного праздника.
– Ах! Дорогой Урбен, какой великолепный получился у тебя день ангела: ты можешь радоваться, – говорил тучный Мелькиор де Дуэ-Души.
Каждый был доволен собой и другими, каждому хотелось проявить дружеское расположение, говорить приятные вещи.
– Лавердюр, – воскликнул маркиз, – принимайте оленя. Я не люблю, когда животные страдают.
Лавердюр сел в лодку, которую Карл Великий погнал по пруду с помощью шеста.
«О Господи! Сделай так, чтобы ничего не случилось!» – молилась Леонтина Лавердюр. Она видела, как олени в агонии переворачивают лодки. Но тогда Лавердюр был молод.
Вся дорога к пруду была забита зрителями. Длинноносые мелкопоместные дворяне, спешившись, распрягли лошадей и принялись растирать себе ноги и поясницу. Наступила глубокая настороженная тишина, в которой слышалось скольжение лодки по воде.
Лодка и олень несколько мгновений плыли бок о бок, точно два сооружения, готовых сомкнуться. Затем Лавердюр левой рукой схватил оленя за хвост и дважды вонзил нож ему в бок. Животное на полкорпуса выскочило из воды и тут же рухнуло обратно: рога завалились, подобно сломанной мачте, и поверхность пруда вокруг них ярко окрасилась кровью.
Лавердюр, стоя, снял шапку, а на берегу снова затрубили в рог.
Пиршество собакам устроили перед замком в нескольких шагах от того места, где утром проходило благословение. Куски разрубленной туши разложили на лужайке. Плантероз, старик лесничий, взял голову оленя и принялся раскачивать ее на глазах у своры, сдерживаемой хлыстом, затем стянул «скатерть» – кожу животного, прикрывающую груду окровавленных внутренностей. И собаки жадно набросились на них.
– Жаклин! Жаклин! – позвал маркиз. – Пойдите сюда. Так кому все-таки мы воздаем почести? Скажите-ка мне, кто у нас тут.