Крушение столпов
Шрифт:
– Эдуард!.. Эдуард!.. Я не хотела причинять тебе боль, – стонала Сильвена.
– Ты же знаешь, я не прощаю, – жестко заметил Вильнер, на сей раз не притворяясь. – Я слишком уже стар. И у меня нет времени. – Он нашел наконец внутреннее оправдание, чтобы избавиться от Сильвены.
– Вы не откажете, надеюсь, отвезти меня, – обратился он затем к Симону, – отвезти старика, потерявшего последние иллюзии. Уж на эту малость я могу рассчитывать.
Они ушли, не сказав – ни тот ни другой – ни слова на прощание Сильвене.
– Я не хотел
– Нет, – машинально ответил Симон, безотрывно глядя в лобовое стекло.
Они помолчали.
Вильнер вдыхал исходивший от Симона аромат духов, какими обычно пользовалась Сильвена, и запах ее тела, в определенные минуты притягивающий и вместе с тем раздражающий.
– Сколько раз вы ее имели нынче ночью? – спросил Вильнер.
Симон из мести за роль статиста, какую отвел ему в этой истории драматург, ответил: «Три», что было на треть ложью.
– А! – только и вымолвил Вильнер.
По мере того как текли мгновения, Симон чувствовал все возрастающую злость по отношению к старику. Десять раз у него готово было вырваться: «Если я был вам нужен, вы могли хотя бы предупредить меня».
– Главное, совершенно не беспокойтесь относительно нашей дорогой Марты, – сказал Вильнер. – Вы понимаете сами, что я и намеком не дам ей понять. – Он оказался настолько хитер, что, использовав Симона в собственных целях, и тут еще взял над ним верх. – Она обычно скрипит зубами от наслаждения, правда? – продолжал он. – Да, а вот у Марты всегда громкий, из глубины идущий хриплый крик…
Снова настала тишина, прерываемая лишь шуршанием шин. Рассвет прорисовывал гребни крыш, и у обоих мужчин появилось то ощущение протяженности и странности жизни, какое подстерегает нас на исходе бессонной ночи.
– Любопытно, – продолжал Вильнер, – как мы нуждаемся в том, чтобы закрепить за собой обладание существом, влечение к которому в нас уже умерло. Притом мы умудряемся портить себе этим жизнь.
Он тронул себя за подбородок, за жирный податливый комок, тихонько перекатывавшийся под его пальцами, и подумал, что, быть может, его лицо начнет разлагаться именно здесь.
9
На следующее утро, в день премьеры, когда в кассах продавались билеты на «Купорос», Сильвена нашла Вильнера в его кабинете. Он запретил входить к нему кому бы то ни было, даже госпоже Летан. Сцена была долгой и мучительной. Сильвена, рыдая, умоляла простить ее.
– Но я же была пьяная, – объясняла она. – Пойми, я была слишком счастлива! И я так хотела остаться с тобой. Я каждую секунду думала о тебе и мысленно все время была с тобой. Мне стыдно, мне так стыдно от того, что я сделала!..
Но Вильнер был непреклонен и позиций не сдал. По обыкновению, он острил.
– Я прожил почти семьдесят два года, не имея чести быть с тобой знакомым, – сказал он. –
Он готовил реплики для своей будущей пьесы. А Сильвена давно уже чувствовала, что в его отношении к ней ничуть не меньше иронии и презрения, чем страсти: она служила мишенью для его стрел. Но она никогда не ощущала этого так явственно, как сегодня, ибо желание исчезло, уступив место одной иронии.
– Впрочем, не воображай, будто твоя вчерашняя шутка дает тебе хоть малейшее превосходство надо мной. Первым из нас двоих все равно изменил я. На следующий день после того, как ты была у меня, я имел одну молоденькую актрису прямо тут, в кабинете, а через несколько дней переспал с Инесс Сандоваль, о других же умолчу из приличия. Жизненный опыт меня научил, что через сорок восемь часов после знакомства с женщиной необходимо переспать с другой. Просто чтобы застраховать себя на будущее.
Перед Сильвеной раскрывалась вся чудовищная сущность Эдуарда Вильнера без прикрас, и все же она не могла справиться с острым чувством тоски, с потребностью вымаливать у него прощение, ибо в нем было что-то сверхчеловеческое, и внезапное его исчезновение из ее жизни вдруг показалось ей разверзшейся у ног бездной.
– Ну как мне играть сегодня вечером с такой физиономией, посмотри на меня! – сказала она, раскрывая пудреницу с зеркалом словно в доказательство того, как она опухла от слез и только прощение может вернуть ей нормальный вид. – Ты не прав, ты из гордости настаиваешь на своем, но ты не прав. И ты еще обо мне пожалеешь.
– О, так говорят все женщины, и притом самое любопытное, что всегда они о нас жалеют, а мы – никогда.
– Но ты же никогда не найдешь такой, как я.
– И слава богу!
– Я ведь все-таки подарила тебе мою юность.
– Ну, ты сделала этот подарок стольким другим…
Он придвинул к себе какие-то бумаги.
– Слушай, – проговорил он. – Ты увидишь, что я великодушен настолько, насколько это вообще может быть, гораздо больше, чем сам я ожидал. Я мог бы мстить, выставить тебя из театра – ты этого стоишь. Но я не хочу смешивать личную жизнь с искусством. Я вел тебя к определенной цели, я ее достиг и не собираюсь портить тебе карьеру. Поэтому ты подпишешь вот этот контракт, и все встанет на место, а между нами останутся лишь обычные отношения – как между директором и исполнительницей.
Она готова была подписать все, что он хотел: с блестящими от слез глазами она просто подписала, не глядя, договор на пять лет с исключительным правом на нее театра де Де-Виль, с самым невысоким жалованьем и, кроме того, с выплатой Вильнеру двадцати процентов со всех контрактов в кино или где бы то ни было, которые к тому же она обязалась подписывать только с его разрешения, и, наконец, с выплатой неустойки в миллион франков в случае, если она нарушит юридически или фактически один из пунктов настоящего соглашения.