Крушение
Шрифт:
— Детей, — подсказал Соколов.
— Да, да, детей. С тех пор я их ненавижу. Вся моя семья очень уважает русских. А в армию я пошла воевать, а не сидеть здесь.
Соколов вспомнил, как американцы рассказывали в столовой, что полковник Уайт ни за что не хочет отпускать Грейс на фронт. Он говорит, что произведения искусства нельзя подставлять под пули. Родина не простит ему этого.
— Я думаю, что Уайту без вас есть кого послать в Англию, — сказал он.
— Трусливые зайцы, — резко проговорила
— С чего вы взяли?
— У вас много этих… — Грейс задумалась, подыскивая слово. Затем расстегнула молнию на канадке Соколова и дотронулась пальцем до каждого из его орденов. — Много-много. Ну, как они будут по-русски? — Она беспомощно посмотрела на Соколова.
— Наград?
— Да, да. Наград. Вы очень храбрый.
— Храбрый? — вздохнув, переспросил он. — Не знаю. Пожалуй, нет. Просто я упрям и, как вы, ненавижу фашизм. Мы должны во что бы то ни стало его победить.
Соколов спохватился, посмотрел на часы.
— Извините, Грейс. Меня ждут. Всего хорошего.
Он прошел по коридору шагов десять и обернулся. Грейс стояла на том же месте и смотрела ему вслед. Она улыбнулась ему, и Соколов махнул ей рукой.
В воскресенье около десяти часов вечера, когда закончился очередной вестерн и советские и американские летчики и техники гурьбой вывалились из кино, собираясь идти к себе в гостиницу, они услыхали, как в танцевальном зале негритянский джаз лихо наяривал переложенную для танцев популярную русскую мелодию «Полюшко-поле». Услышать такую музыку, когда ноги сами едва не начинали выделывать па, и не зайти в зал, было выше их сил.
В ярко начищенном паркете, как в темной воде озера, отражались затейливые люстры. Танцующих было немного. Несколько женщин со своими кавалерами. Около десятка пар составляли мужчины. Они танцевали друг с другом, как у нас говорят «шерочка с машерочкой», делая смешные телодвижения и кривляясь, чтобы рассмешить стоявших вдоль стен товарищей.
Внезапно в зал, сопровождаемая толстым майором интендантской службы, вошла Грейс. На ней была индейская куртка из лосиной кожи, расшитая бисером, на шее повязан яркий шелковый платок, а ноги обуты в высокие шнурованные ботинки.
— Сто тысяч чертей, — восхищенно сказал Джозеф Имбер, провожая глазами девушку. — Достанется ж кому-то такая красотка. Отдал бы все до последнего цента, лишь бы оказаться на его месте.
— Жди, жди, — рассмеялся Голдсмит. — Нашелся миллионер из Техаса. Сдался ты ей с твоей тысячью долларов.
Грейс окинула быстрым взглядом столпившихся неподалеку от входа американских и русских офицеров, заметила среди них высокую фигуру Соколова, подошла поближе.
— Какой… инджастис, — громко
Она улыбнулась ему, показав ряд ровных белых зубов.
— Не танцевал давно, — признался Соколов, будто заранее извиняясь. — А впрочем, и раньше не был большим мастером.
— Ничего. Заключим взаимный соглашение, — весело говорила Грейс. — Вы совершенствуй меня в русский язык, а я вас в танцы.
От ее волос пахло свежескошенным сеном, а в расстегнутом вороте куртки виднелся кусочек смуглой нежной груди.
— Ладно, — сказал Соколов, отводя глаза. — Тогда начнем. Не в танцы, а танцам.
— Понятно, — повторила она. — Танцам.
— Боюсь только, что наш курс мы не успеем закончить. Уайт уверяет, что на днях должны прибыть самолеты.
Грейс промолчала. Они протанцевали еще один танец, не сговариваясь вышли на улицу и медленно пошли по короткой Даусон-стрит. Дождь, который лил с самого утра, наконец, перестал. На северо-западе низко над горизонтом застыло огромное солнце. Оно было тусклым и смотреть на него можно было не щурясь. Городок кончился. Вокруг расстилалась болотистая тундра. Серое море мхов, серые валуны, низенькие и чахлые ели и пихты. У самых ног бежал разбухший от воды ручей.
— Какая, интересно, в нем водится рыба? — прервал молчание Соколов.
— Не знаю. Кажется, троуд. Форель по-вашему. — Грейс была задумчива и молчалива.
— У нас тоже форель, — оживился Соколов. — И природа очень похожа. Север есть Север.
Они остановились, закурили и несколько минут стояли молча, глядя на быстро текущую у ног воду.
— Мистер Соколов, — первой прервала молчание Грейс. — Вы сами сбили хоть один немецкий самолет?
— Да, — просто сказал он. — Одиннадцать штук.
Грейс на миг подняла на него глаза, и Соколов прочел в них восхищение.
— И ни разу не были ранены?
— Был. Но уже на земле. Ударом ножа.
Грейс дотронулась до шрама на его щеке.
— Здесь?
Соколов кивнул.
— Ваша жена, наверное, очень страшно за вас?
— У меня нет жены, Грейс. Она ушла от меня.
— От вас?! — потрясенно спросила она. — Ушла от вас?
— А что здесь особенного? — удивился Соколов.
— Вы такой… такой… — Грейс беспомощно посмотрела на него, сказала убежденно: — Я б не ушла.
Они стояли рядом, не касаясь друг друга, испытывая странное неодолимое желание приблизиться и каждый по-своему боясь сделать это. Он, иностранец, наслушавшийся рассказов о своенравном пуританском нраве Грейс, опасаясь разрушить очарование первого свидания. Она — еще не в силах понять, что происходит с нею в обществе этого мужественного русского летчика.