Крушение
Шрифт:
И выпив залпом, подошел к жене, поцеловал в губы, попросил:
— Спой, Аня, свою латышскую. — И не дожидаясь, стал напевать сам:
Пусть в кабаке звенят монеты, Пусть в углях глаз огонь страстей. А мне побольше звонких песен. А мне стаканы да полней.— Пожалуйста, на улице снег пошел, — сообщила жена Жени Буркина. — Золотая осень, прекрасная пора, очей очарованье. Пять градусов мороза.
— А в Одессе тепло, на Приморском бульваре
— Женька, хочу в Одессу, — шутливо заныла учительница. — Хочу на Приморский бульвар.
— Я все думаю о нашем сегодняшнем споре, — негромко сказал Вахов, и все умолкли. — Человек соткан из противоречий. Но он обязательно должен найти свое главное призвание в жизни. Только оно даст ему ощущение душевной полноты, радости, удовлетворения.
— Философ ты, Том-найденыш, — сказал Святов. — Нам об этом думать некогда. Служить нужно.
— Вы, северяне, завидуете, что я живу в Одессе, — продолжал Вахов. — Но разве это главное? Вот скажи ты, замученный службой, походами, учениями, часто оторванный от семьи — ты поменялся бы со мной? — спросил он у Святова. — Только честно, как на духу.
— Что ты пристал ко мне? — Федор растерянно посмотрел на сидящих за столом.
— Я спрашиваю тебя. Для меня это важно.
Федор налил в стакан минеральной воды, выпил.
— Видишь ли, я не пример. Я тюменский, жары не люблю. Мне везде хорошо, лишь бы Анюта была рядом.
Он явно уклонялся от прямого ответа.
— Виляешь, адмирал, — резко сказал Том. От выпитого вина слегка кружилась голова. — Ручаюсь, что не станешь меняться. Потому что службу любишь и море тоже. И лиши тебя этого — в самом прекрасном месте зачахнешь. Будешь игрушечные кораблики по реке пускать.
И снова, как недавно, за столом вспыхнул спор.
— Ну а ты почему не зачах и не пускаешь кораблики? — спросил Женя Буркин. — Вроде даже процветаешь. А ведь тебя считали моряком именем божьим, пример с тебя брали. И Буркин, между прочим, тоже. Почему же ты считаешь, что другие пропадут? — Женя посмотрел на Святова, как бы ища у него поддержки, продолжал: — Я могу понять тебя. Приехал на один день, побродил по знакомым местам, вспомнил молодость, всколыхнулось что-то в душе и ты расчувствовался. Но, честное слово, не стоит доказывать, что нам здесь во Флотске лучше, чем тебе в Одессе. Романтика дальних походов давно рассеялась, возраст не тот. А будни тяжелы и суровы.
— Еще в шестнадцатом веке побывавшие здесь голландские шкипера записали в своих судовых журналах: «Места сии убогие и голодные», — сказал молчавший до этого капитан второго ранга.
— Опять про места, — произнес Вахов, испытывая досаду. — Понимаешь, Женя, наверное, это невозможно объяснить. Представь себе — ты боксер. Тренированный, смелый, готовый к схваткам с самым сильным противником, чемпионом. А против тебя выходит хлюпик, слабак. Один удар — и он в нокауте. И нет никакой радости от такой победы, одно разочарование. Жизнь мне кажется только тогда стоящей, когда выкладываешься полностью. До последней капельки. Для меня такая жизнь была только здесь. Каждый день было ощущение новизны, заполненности. Жить было интересно. Уж такой, видимо, я урод, что не могу без моря, без всего этого. А остальное — дело второстепенное. И цветы,
— Не верю, — сказал Женя. — Не убедил ты меня, что все это второстепенное. Человек живет один раз.
— Ну и черт с тобой, — проговорил Вахов. — Кстати, к вопросу о процветании. Сначала, когда демобилизовался, долго не мог найти себя. Плохо было. Сейчас, конечно, попривык. И все же иногда гложет тут, — он показал на сердце, улыбнулся. — И, если начистоту, жалею, что так получилось.
Он подумал сейчас о том, о чем часто размышлял последнее время. Об отношениях людей. Суровая морская служба на Севере делала эти отношения откровенными, прямыми, лишенными второго, тайного смысла. В институте многое обстояло по-другому. Недавно директор попросил помочь ему написать раздел диссертации. Вахов написал. Как будто ничего особенного не произошло, но почему-то он стесняется рассказывать об этом…
— Может, в суете действительно не замечаешь хорошего, — задумчиво проговорил Емцов. — А потеряешь — пожалеешь. — Он посмотрел на часы, спохватился: — Дорогие гости, самое время хозяевам поблагодарить нас, что пришли, не побрезговали, съели все и выпили. И по домам.
Уже был второй час ночи. Вместе с хозяевами Вахов вышел на улицу проводить гостей. Дул ледяной ветер. В свете фонарей носились в воздухе косматые снежинки.
«Так, наверное, устроен мир — чтобы по-настоящему что-то оценить, его нужно потерять», — с грустью думал он.
Он вспомнил, как знакомая одесситка рассказывала ему, как попала после окончания медицинского института на Дальний Восток, как посылала оттуда слезные письма домой, умоляя мать помочь ей вернуться обратно в Одессу. Мать ездила в Москву, хлопотала, обивала пороги Министерства здравоохранения и добилась, наконец, возвращения дочери. А сейчас дочь говорит, что полтора года жизни на Дальнем Востоке были лучшими годами ее жизни.
Они долго еще не ложились спать, сидели втроем в кабинете, разговаривали.
— А вообще, Том, портимся понемногу, — говорил Святов. — Хоть и понимаем, что нехорошо это. Помню жили в одной комнате с Анютой, ничего не имели и не тужили. Бывало, по десять человек на полу ночевало и не стесняли. А недавно однокашник по академии здесь, в четырехкомнатной, неделю пожил, — так, поверишь, стеснил.
Он засмеялся.
Зазвонил телефон. Оперативный дежурный доложил, что принято радио с норвежского траулера с просьбой о помощи.
Часа через два, когда все давно уже спали, их снова разбудил звонок. Оперативный доложил, что пожар на «норвежце» ликвидирован и что командиру базы приказано в десять ноль-ноль прибыть на совещание к командующему.
— Давай подремлем еще часок, — предложил Святов, поворачиваясь на бок и мгновенно засыпая.
А Вахову не спалось. Он подошел к окну. За стеклом громко шумело море, сыпал крупный снег. Когда он переставал идти, были видны яркие, висящие над самой крышей пятиэтажного дома холодные звезды. Он был рад, что приехал сюда, хотя и понимал, что эта поездка надолго выведет его из душевного равновесия. «А впрочем, все это вранье, — неожиданно подумал он. — Я ведь никогда и не забывал всего этого. И никогда не забуду. Потому что я любил эту жизнь. А Женька ее терпеть не может».