Крушение

Еленин Марк Соломонович

— Знаю, — буднично сказал фон Перлоф. — Вчера мы играли в преферанс. Он и проигрывает легко. А где его контора?

— У него нет конторы. Он представляет какой-то торговый дом или известную фирму, но не афиширует это. Коммерсант и коммерсант!

— А помощники у него есть? Сотрудники? Секретарь? Ах, Издетский! Мне надоело за вас работать. Когда же вы наконец станете контрразведчиком? И что я могу требовать от ваших сотрудников? Неужели мне придется брать в наше дело людей Климовича? Роллан Шаброль — да будет вам известно! — представляет фирму «Клермон и сыновья» — оптовая торговля коврами. Разумеется, он занимается и валютными операциями, довольно широко. Весьма вероятно, связан и с Дезьем бюро, а может, и не только с французской контрразведкой. Будем и дальше держать его в поле зрения, ротмистр. И докладывайте, докладывайте ежедневно. А то я порой забываю, как вы выглядите!..

Глава

восьмая. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ПАНСИОН КНЯГИНЬ ТРУБЕЦКОЙ И ЧАВЧАВАДЗЕ

Стараниями фон Псрлофа Ксения Белопольская (она же Кэт из офицерской банды капитана Орлова; она же Вероника Нечаева, медицинская сестра Корниловского полка; она же Анастасия Мартыновна Мещерская) была помещена в небольшой пансион, открытый для аристократических русских беженцев не стесненными в средствах княгинями Трубецкой и Чавчавадзе.

Под пансион была снята некогда богатая, теперь запущенная вилла турецкого генерала, перешедшего на сторону Кемаля-паши. Вилла врезалась в склон холма, а поэтому двор представлял собой три террасы, мощенные крупными каменными плитами, окруженные фиговыми и айвовыми деревьями и проволочной твердости кустами с острыми колючками. Широкие, белого камня лестницы вели к вилле, пересекая террасы. На верхней стояли длинные обеденные столы под твердо-крахмальными льняными скатертями. Тут трижды в день собирались обитатели пансионата — люди разного возраста, по большей части старики и старухи, которых объединяла принадлежность к аристократическим родам.

Особенно разговорчивыми и шумными становились они за обедом, когда начиналось обсуждение политических новостей, при этом вели себя так, словно не было в России войны и революции, существует царствующий дом и самодержец, а все происшедшее с ними за последнее время — случайное и нелепое недоразумение, которому не сегодня завтра будет положен конец.

Монархическое движение раскалывалось. В нем определились три основные группы, не желающие блокироваться друг с другом: крайне правые — «непримиримые» — абсолютисты; умеренные — «народные» — и конституционные монархисты, проповедующие либеральный национализм в духе Столыпина. Словесные баталии, что, не щадя себя, вели Марков-второй, князь Волконский, сенатор Римский-Корсаков. Трепов, Коковцев и другие представители разных направлений монархизма, были ничуть не сильнее тех споров, что проходили в константинопольском пансионе. Особенно бурными были дебаты по поводу престолонаследия. У каждого из претендентов имелись свои горячие и убежденные сторонники.

«... Николай Николаевич?! — восклицали «Кирилловцы». — Он погубит Россию, как в Великую войну погубил армию!» — «А Кирилл Владимирович, ваш хваленый демократ? Едва в петербургской подворотне заиграли «Марсельезу», он вывел свой гвардейский экипаж присягать Думе, погубившей государя», — возражали «николаевцы»... Поднимался общий шум, все яростно кричали разом, забывая правила этикета и хорошего тона: «А ваш?!» — «Но и ваш-то!..» Случалось, начинали топать ногами друг на друга, стучать по столу, били посуду. Бывший сенатор вызвал на дуэль отставного генерала, они стрелялись в двадцати шагах «до первой крови», но оба мазали до тех пор, пока не израсходовали обоймы... Как это случается, появился знаток закона о престолонаследии. Он без устали объяснял всем спорящим: воспрещается лицам, имеющим право на престол, вступать в браки с иноверующими. А поскольку мать Кирилла Владимировича приняла православие, когда великому князю было уже за тридцать, его потомство не имеет права занять трон российский. Следовательно, ближайшие наследники «убиенного императора» — это великие князья Дмитрий Павлович, а за ним и Николай Николаевич. «Николаевцы» стали брать верх — до тех пор, пока не явился второй законник. Толкуя статьи 28-ю и 30-ю закона, он столь же безапелляционно заявлял: «Права на престол за фактическим отсутствием мужского потомства последних двух императоров переходят не к потомкам младших сыновей Александра Второго, а к дочери Александра Третьего Ксении Александровне, великой княгине...»

Они были смешны и жалки, эти старики и старухи, в своей глупой и бессильной непримиримости, в раздорах, неизменно кончающихся устраивающим всех выводом: «Господь не даст погибнуть России» и общей истовой молитвой.

Кэт находилась в пансионе на особом положении «больной», «девушки в расстройстве», и к ней не приставали с вопросами даже наиболее любопытные. Живя особняком, Кэт мучительно страдала: и за всех этих бывших людей, и за свою причастность к ним. Стыдно было перед слугами, перед двумя помощниками повара, молодыми людьми приказчичьего вида и кавалерийской выправки, краснощекими, с одинаковыми нитевидными усиками. Из случайно услышанного разговора Кэт узнала,

что молодые люди — врангелевцы, призванные охранять жильцов, но не поверила: скорей всего, офицеры, продающие себя каким-нибудь старухам за крышу над головой и похлебку...

В маленьком дортуаре, где Кэт жила, одуряюще пахло нагретым сандаловым деревом, цветами и ладаном. Раньше, до внезапной смерти, здесь жила вдова не то министра, не то сенатора. Запах чадящих свечей, горелого лампадного масла, всевозможных лекарств казался Кэт неистребимым. Голова болела постоянно. Она плохо спала. Проснувшись среди душной ночи, Кэт какое-то время никак не могла представить, где она находится. И только волшебные превращения последнего месяца помнились отчетливо. Кэт помнила, как она убежала от поручика Дузика, потому что не могла больше видеть его мучений и его беспомощности.

Весь день она бродила по улицам — без мыслей, без цели, с одной лишь надеждой встретить какого-нибудь знакомого человека, который чудесным образом переменит ее жизнь. Она томилась во дворе русского посольства, дважды переходила Новый мост через Босфор, лавируя в густой толпе, стараясь держаться поближе к перилам, чтобы не попасть под непрерывный караван моторов, извозчиков, верблюдов, движущийся в обоих направлениях. С надрывом кричали ослы. Внизу притягательно-зовуще светилась малахитовая гладь Золотого Рога. Кэт остановилась внезапно, чувствуя растущее желание кинуться через перила в теплую, ласковую воду. Она свесилась и вдруг испугалась: представила, как вытаскивают ее мертвую — бело-зеленую, распухшую, изъеденную какими-то рыбами. Людской поток понес ее дальше, незаметно для себя она оказалась сначала на пропахшем чесноком Египетском базаре, затем на зловонной улице Хаджи-паша. Здесь Кэт словно очнулась от забытья: к ней пристал низенький и толстый турок с тыквообразной головой и непомерно длинными усами. Турок бубнил что-то просительное, не отставал, обещающе помахивал кошельком. При мысли о близости с этим животным Кэт от ненависти и отвращения содрогнулась. Она побежала. Турок куда-то исчез, отстал. А может, и не преследовал ее: женщин, готовых продавать себя, на улицах Константинополя было сколько угодно.

Постранствовав по лабиринту улиц и переулков, она наконец нашла свой квартал, а потом и дом мадам Клейн. Здесь она могла вновь почувствовать себя в относительной безопасности.

Кэт поднялась на второй этаж, удивляясь необычной тишине. На условном месте ключа не оказалось — и это озадачило ее. Дверь отворилась от ее слабого прикосновения. Первое, что бросилось в глаза, — пустой стол, на котором лежала ее записка. И запоздало Кэт увидела в углу каморки поджарого, коротко остриженного человека с. запекшимися, дергающимися губами. Приготовив пистолет, казалось, он ждал именно ее. Это был Издетский...

Теперь, два месяца спустя, все стало таким далеким, чужим. Словно она, Анастасия Мартыновна Мещерская, не имела никакого отношения к авантюристке Кэт, сестре милосердия Веронике Нечаевой, а та — к княжне Ксении Белопольской. Словно она прожила уже две жизни и живет третью, полную тихого покоя, лишенную страхов и забот. Часто навещал Кэт фон Перлоф. Был нежен, даже сентиментален, что совершенно не вязалось с его холодной внешностью, ласково поглаживал руки, интересовался, не нуждается ли она в чем-нибудь, готов был удовлетворить любой каприз, обещал медицинский консилиум и скорое выздоровление. О себе не говорил. Замыкался, когда она задавала вопросы, уходил от ответов. Она так и не поняла, чем он занимается. Генерал в штабе Врангеля — вот и все, что она знала о нем...

Два с лишним месяца назад, когда злобный и безжалостный Издетский силой увел ее из дома мадам Клейн и доставил в какой-то темный, сырой и душный подвал, Кэт была на грани сумасшествия — ослабевшая от голода и ночных блужданий, безвольная, равнодушная. Вероятно, ее приняли за кого-то другого, важного и нужного этому экающему негодяю, который пока еще не мучил ее, даже не спрашивал ни о чем, но от прицеливающегося взгляда которого становилось тоскливо и страшно.

Про нее словно забыли. Сколько она просидела так на полу, подтянув колени к подбородку, испытывая все растущую жажду, которая становилась уже невыносимой? Кэт заставила себя подняться и, вытянув руки, двинулась в темноту. И тут же наткнулась на теплую стену и, не отпуская ее, делая короткие шаги, пошла вдоль нее и вскоре остановилась, упершись в угол. Кирпич здесь оказался выкрошившимся и, как ощутила Кэт, слегка влажным. Принявшись медленно ощупывать его, она обнаружила, что сверху, за старой кладкой, по-видимому, сочится откуда-то влага. Неужели подвал, куда ее загнали, был столь глубок? И ее решили похоронить заживо, зная, что она не сможет закричать, позвать на помощь?.. Вдруг луч яркого света ударил в лицо Кэт, и она поднялась, стараясь разглядеть человека, державшего фонарь.