Крутая волна
Шрифт:
— Ну чего орете? Шклянок ишо нэ було.
>
Из очереди вывернулся щупленький матросик, ухватился за язык рынды, и не успел еще остыть в воздухе ее звон, как дверь камбуза распахнулась, и маслянисто блестя закопченной рожей и белыми зубами, кок возвестил:
— Прыступимо, православны, но шоб бэз паныки!
Православные, оттеснив кока, черпали кастрюлями прямо из котла, макая пальцы в темно — коричневый навар, обжигаясь и матерясь, старались набрать побольше и погуще. Когда шесть кастрюль были
— Сколько же у вас на довольствии?
— Хиба ж его знае, скильки на удовольствии. Минэ указано сготовляти на усю команду.
— Скильки ж твоей усей команды? — иронически спросил Федоров, подлаживаясь под кока и тем самым обидев его окончательно. Кок, окинув Студента с ног до головы презрительным взглядом, аккуратно свернул кукиш и вполне серьезно пообещал:
— О це бачишь? — Плюнул, целясь в котел, но промахнулся.
Федоров стремительно бросился к нему, схватил за ворот крахмальной куртки и начал вытрясать:
— Что же ты, гад, делаешь? Там дети голодают! Контра хохлятская, в чью беду плюешь?
Над «контрой хохлятской» долго колыхался почти белый колпак, наконец и он свалился в котел, и это остудило Студента.
— Ну погоди, — пообещал он, подхватил двумя пальцами еще не утонувший в котле колпак, швырнул его в угол и, успокаиваясь, оправдался перед Гордеем: — Нервы.
Гордей согласно кивнул.
Должно быть, кок тоже что-то понял, стал объяснять Гордею торопливо и трусовато:
— Було ж указано — на усю команду. Хиба ж ее знае, колы вона буде уся?
— А плевать-то в котел зачем? — резонно спросил Гордей.
Кок повертел своими карими плутоватыми глазами и удивленно спросил себя:
— Зачем? Та разве ж я видаю? Вин на мене набросився, як коршун…
— Дурак!
К счастью, кок отнес это на свой счет и быстро согласился:
— Дурак и е. — И, подумав, предложил: — Можа, и правду голодным дитям отдаты? Я ж промахнувся.
— Гляди, как бы тебе в жизни не промахнуться, — предупредил Гордей. — Тогда колпаком не отделаешься, голову потерять можешь.
Кок оглянулся на мокрый комок колпака, пощупал зачем-то голову и пообещал:
— Я бильше нэ буду.
В том, как он это произнес, во всей его позе было столько искреннего раскаяния, что Гордей смягчился и добродушно хлопнул кока по плечу, от чего тот шмякнулся на палубу и почти восторженно произнес:
— О де звэрь!
Гордею оставалось лишь подтвердить:
— Зверь, это точно, поэтому не серди меня, а то съем со всеми потрохами. Понял?
Придерживая потроха где-то пониже пупка, кок озабоченно согласился:
— Поняв. — И спросил: — Куда ж останне деваты? Ране за борт выливалы, теперь куда ж?
— А вон туда! — Гордей подтащил кока к наружному иллюминатору. — Смотри! Нет, ты не вороти сытую морду,
На стенке торгового порта колыхалась темнолицая, голодная, молчаливо ожидающая толпа в изорванной одежде, с непомерно большими темными глазами, готовая к самым отчаянным поступкам. Должно быть, стоявших на стенке привлек запах подгоревшего лука, а может, кому-то и перепадало тут что-нибудь раньше.
Теперь и Гордей не сдержался, сурово прикрикнул на кока:
— Смотри, в кого плюешь, сволочь!
Кок ухитрился как-то вывернуться, забился в дальний угол и оттуда неуверенно оправдывался:
— Було ж указано, на усю команду…
Океанский четырехмачтовый парусник — барк «Лауринстон» водоизмещением пять тысяч тонн хотя и выглядел после покраски гордо и внушительно, но устарел, наверное, безнадежно. В свое время он был куплен в Англии для перевозки военных грузов.
Машин не имел и мог двигаться только под парусами. Этих парусов было двадцать пять общей площадью более двух с половиной тысяч квадратных метров, к счастью, все они сохранились, но управлять ими пока было некому. Война разбросала моряков — парусников по всей стране, пришлось разыскивать их и в Архангельске, и в Таганроге, и в Самаре. Федорову удалось раздобыть списки последних команд парусных судов, адреса же некоторых старых мастеров парусного дела помнил капитан Андерсон, и недели через две кубрики команды, расположенные в носу, начали заполняться людьми, корабль ожил.
И все-таки Гордея удивляла непривычная тишина, царившая на судне. В отличие от кораблей, на которых ему пришлось бывать раньше, здесь не слышно было ни назойливого гудения вентиляторов, ни грохота машин и механизмов, ни шипения пара в отопительной системе. Тут просто не было никакого отопления, не было и водопровода, воду брали прямо из Невы, опуская за борт привязанные за шкерты парусиновые ведра. Не было и электричества, в каютах и кубриках горели свечи, лишь в кают — компании висели над столами две большие керосиновые лампы под зелеными абажурами.
Не ожидая, пока соберется вся команда, начали погрузку судна. В обмен на муку «Лаурин- стон» должен был доставить в Эстонию рельсы, их штабелями укладывали в трюмы, боцман Ур- ма и старпом Спрогис метались по судну как угорелые, заботясь о том, чтобы груз был хорошо укреплен, иначе во время шторма начнет гулять и разнесет корабль в щепки. А погода, как назло, испортилась, подули сильные ветры, и синоптики обещали их до конца августа.
Когда собралась вся команда, начали упражняться в постановке и уборке парусов, ставили и убирали их по нескольку раз в день. Одетый в паруса, «Лауринстон» и вовсе выглядел красавцем, от него веяло романтикой старины, и поглазеть на него собирались на набережных тысячи людей.