Крутое время
Шрифт:
— Юная красавица едет навстречу своему счастью. Она на крыльях летит к Хакиму. «Путь суров, Мукарама, ты бы лучше осталась», — говорил я, а она стояла на своем. Какал же я, говорит, медицинская сестра, если не смогу перевязывать раны воинам, помогать им в беде! Чистая, невинная, как ангел… — рассказывал Нурум.
Сальмен помрачнел. Нурум ни за что бы не поверил в эту минуту, что где-то рядом их поджидает черная беда. Нет, в своем новом знакомом он не ошибся. Беда подкралась к Нуруму и его товарищам с другой стороны…
Когда
Когда вернулся Нурум, сотня Орака уже успела устроиться на ночлег. Дружинники заняли половину небольшого аула, расположившегося вдоль оврага. Но, узнав, что сюда едут пятьдесят юнкеров, Орак перевел свою сотню в дальний конец. Юнкерам оставили пять-шесть домишек у самого входа в аул. Крайним стоял большой опрятный дом, сюда и направились командиры вместе с женщинами — сестрой милосердия и поваром. Дом принадлежал зажиточному шаруа. Во дворе бродил скот, из трубы валил дым, но дверь долго не открывали, как будто зимовье было заброшено.
— Кто-нибудь есть? Откройте! Наши женщины замерзли! — прокричал Орак, заглядывая в окно.
Убедившись, что стучит казах, в доме засуетились. Испуганно взвизгнул ребенок.
— Откройте, не бойтесь, мы мирные путники, — подала голос Мукарама.
В доме была одна молодая женщина с маленькой дочерью. Муж и свекор ее уехали за сеном. Заметив солдат издали, она даже не успела загнать овец, не закрыла ворот, испуганно метнулась в дом, наглухо закрыла дверь, а окна быстро завесила половиками, скатертью и жайнама-зом — молитвенным ковриком. Девочка стояла рядом, держась за материн подол, увидев незнакомых людей, она завопила во весь голос.
— Иди сюда, не плачь. Не трону я тебя, — начал было утешать Орак, но тут Мукарама подхватила девочку и быстро прошла в комнату. Ребенок мигом успокоился и начал улыбаться.
Однако хозяйка смотрела на Мукараму недоверчиво. «Наверно, русская, знает по-казахски, а может быть, ногайка», — думала она.
Продрогшая Мукарама кинулась к печке. В большом казане что-то булькало, а под казаном с треском горел крупный, сухой камыш. При вспышках по стенам плясали причудливые тени. Давно уже зашло солнце, над аулом повис мрак, но лампу еще не зажгли. Пока горела печка, в доме обходились без лампы и тем самым сберегали керосин. Женщина-повар тоже подсела к печке рядом с Мукарамой и, поеживаясь, держала руки перед огнем.
— Так, бывало, накалялся камин нашего дома в Уральске, — сказала Мукарама.
Молодая хозяйка с удивлением посмотрела на нее.
— Я мусульманка, дженгей, не бойтесь, — сказала Мукарама, чтобы успокоить молодуху.
Женщина посмотрела на свою дочку, такую же черноглазую, как и сама.
— Тетя по-нашему говорит, Зауреш, — сказала она девочке, вертевшейся вокруг Мукарамы.
Зауреш взобралась гостье на колени, потянулась ручонками к ее белой шапке. Мукарама сняла шапку, надела ее на голову девочке
В полумраке за длинной печью гости не сразу заметили вторую комнату. Хозяйка, взяв лампу, прошла туда.
— Проходите, пожалуйста, — сказала она красивой гостье, взглянув при этом на Орака и Нурума.
В гостиной было чисто, пол деревянный, на нем расстелена кошма, поверх кошмы — мягкие коврики. На почетном месте для гостей были разложены одеяла, тут же лежало несколько пуховых подушек.
— Нам было бы удобней возле печки, — сказала Мукарама, указывая на переднюю.
Если немного отодвинуть ведра, чашки, горшки, седла, хомут, уздечки, вожжи, разбросанные вокруг, возле печки могли бы спать и Мукарама, и повариха, и хозяйка дома со своей дочерью. Ее поддержали джигиты, согласившись ночевать в гостиной.
— Как насчет ужина? — спросил Жоламанов, пришедший позже всех.
В самовар налили воды, разожгли его. В казан спустили мясо, в огонь подкинули кизяку. В прихожей стало совсем жарко, как в бане.
— Ночью, джигиты, по очереди дневалить! — распорядился Жоламанов.
За ужином Жоламанов заговорил с Ораком:
— Нам нужно сначала решить — доверять юнкерам или нет.
Орак покачал головой.
— Я думаю, лучше разделить пятьдесят человек по трем сотням, и пойдем дальше, к Темиру. По пути и приглядимся.
— А если они не согласятся?
— Зачем они тогда искали нас?
— Я уже послал нарочного к Мамбету и Батырбеку. Попросил их по возможности приехать сюда ночью или, в крайнем случае — к утру. Они где-то недалеко, видимо, остановились у Калдыгайты. Отсюда верст двадцать.
После ужина Жоламанов обошел дозорных. Потом, не раздеваясь, лег, а в полночь снова вышел на улицу и долга вслушивался в ночные шорохи.
Первая ночь прошла спокойно.
Сальмен проснулся от испуга. Он говорил во сне, но о чем — забыл. Юноша-джигит, спавший рядом, уже надел шаровары и, кряхтя, натягивал сапоги.
— Я что-то говорил во сне? — спросил Сальмен.
— Вы много говорили, Сальмен-ага. Кого-то очень звали на митинг. А сейчас сказали: «Хаким, давай и мы сходим туда!»
Сальмен снова закрыл глаза, но уснуть не смог. Он вспомнил заботы долгого похода, волнения вчерашнего дня, события в Уральске. Перед глазами пролетели беспокойные дни весны, беспорядочные выстрелы, бешеный топот коней, на широких улицах конные казаки в черных папахах… Даже открыв глаза, он не сразу отвлекся от нахлынувших видений.
«Хаким, давай и мы сходим! Где я говорил так? Ах, да, в Уральске, в тот день, когда большевики открыли съезд и приходил маленький чернявый джигит… гимназист, приятель Хакима. А вспомнилось, наверное, оттого, что встретил вчера его брата».
Он начал яростно тереть лоб, стараясь избавиться от тяжелых воспоминаний.
«Здесь Нурум, певец, здесь красавица Мукарама. Джигиты, добродушные сыны степей, молодые казахи, смелые повстанцы. Неужели они все обречены? Неужели их ждет холодная земля? За что? За какую вину? За то, что они хотят свободы?..»