Крутой поворот (Повести, рассказ)
Шрифт:
– Вы правы. Я наводил справки: в одной колонии отбывали наказание.
«Старый друг лучше новых двух, - вдруг вспомнилась Корнилову поговорка.
– Старый друг лучше новых двух…» - И какая-то совсем смутная догадка мелькнула у него, скорее не догадка, а предчувствие того, что за этой неожиданной горячностью бухгалтера, за его словами о старой дружбе отверженных обществом людей и кроется разгадка к трагедии.
– Вы, Григорий Иванович, не женаты?
– спросил Корнилов. Он всегда так вел беседы, перескакивал с одного вопроса на другой, лишая своего собеседника возможности понять, что же интересует
– Нет, - отчужденно ответил Мокригин.
– А у вас есть родные?
– Какое это имеет значение? Вы ведь хотели узнать о Зотове, а не обо мне?
– Простите, если задал неприятный вопрос, - дружелюбно сказал Игорь Васильевич.
– Я не хотел вас обидеть.
Бухгалтер смотрел на Корнилова с ненавистью.
– Да, да! Нет у меня родных! Не знал никогда о них и знать не хочу!
– А друзья?
– Что вы ко мне в душу лезете?
«Одиночество, одиночество его мучает!» - подумал Корнилов.
– А зачем Зотов убил сына?
– Откуда я знаю?
– закричал бухгалтер. Веко на правом глазу у него задергалось. От его несокрушимого спокойствия не осталось и следа.
– Что вы не даете покоя старику? Он умер! Умер! И никто не узнает, зачем он убил сына.
Корнилов подождал, пока бухгалтер успокоится, и примирительно сказал:
– Ладно, оставим в покое Зотова, начнем с другой стороны…
Он достал из папки стопку бумаги, авторучку. И вдруг почувствовал, как напрягся Мокригин. Лицо у него стало каменным, только зрачки еще больше сузились.
– Григорий Иванович, - сказал Корнилов.
– У меня есть поручение следователя допросить вас по делу об убийстве Тельмана Алексеева. По вновь открывшимся обстоятельствам…
Мокригин молчал.
– Когда вы виделись с Зотовым в последний раз?
– Пятого января… На день рождения он ко мне приезжал.
– А вы?
– Что я?
– не понял бухгалтер.
– Вы когда у него были? У Зотова.
– Сразу после Нового года. Съездил, по хозяйству помог.
– Как вы праздновали день рождения? Много было гостей?
– Нет, никого не было, кроме Коли. Посидели в ресторане - и домой.
– В каком ресторане?
Мокригин осклабился:
– И этим интересуетесь? В «Радуге».
– Где вы были тринадцатого января с часу дня и до двенадцати?
– Ездил в Ленинград, - нехотя процедил Мокригин.
– На электричке в тринадцать тридцать.
– Расскажите мне последовательно, где вы были в Ленинграде?
Бухгалтер недобро усмехнулся:
– Если это так необходимо… Попробую вспомнить.
– И начал перечислять магазины. Он врал умно, с оглядкой. Корнилов мысленно проследил его путь по городу - все магазины выстраивались по маршруту третьего трамвая.
– Ни один из этих магазинов не был закрыт на переучет?
– Корнилов заметил, как на скулах Мокригина вздулись желваки.
– Нет, на переучет закрыты не были, - медленно ответил он.
– Правда, в каком-то из них отдел не работал… Только не помню в каком.
«Интересно, почему Мокригин не спрашивает меня, для чего этот допрос и в чем он провинился?
– подумал Корнилов.
– Хочет показать свое безразличие».
– Вы что-нибудь купили себе?
– Нет. Искал пальто на меховой подкладке,
«Еще бы! Такое пальто и летом по большому блату не достанешь. А уж то, что его зимой в магазинах не бывает, в этом-то, голубчик, ты уверен. Беспроигрышно играешь».
– Значит, ничего не купили?
– Ничего.
– Когда вы приехали в Ленинград, какая там была погода?
– Пасмурно. Снежок шел, - сказал Мокригин, и Корнилов вдруг увидел, как его лоб внезапно покрылся мелкими капельками пота. Бухгалтер заерзал, стал вдруг перекладывать с места на место бумаги, лежавшие перед ним на столе.
Корнилов помнил, что по сводке метеобюро пасмурная погода со снегом была на Мшинской, а в Ленинграде днем было ясно. Светило солнце. Он почувствовал резкий запах мужского пота и непроизвольно поморщился.
– Григорий Иванович, а когда вы уезжали из Ленинграда? Время? Погода?
– Не помню, - отрывисто бросил Мокригин. Похоже, что нервы у него совсем сдали.
– Когда пришли домой?
– В двенадцать.
– Это вы на фото?
– Корнилов вынул из кармана фотографию Мокригина, которую по его просьбе сделали гатчинские оперативники.
– А вы что, не видите?
– огрызнулся бухгалтер.
– И что это за допрос?! Я в чем-то виноват? Вы даже не потрудились мне объяснить!
– Служащие станции Мшинская, Григорий Иванович, опознали в этом мужчине пассажира, который сошел с трехчасового поезда и направился по лесной тропе в сторону деревни Владычкино…
– Я был в Ленинграде, - упрямо сказал бухгалтер.
– С этого же поезда сошел и Алексеев, - продолжал Корнилов.
– У него были лыжи. Он ушел вперед, но на одной сломалось крепление.
– Мокригин уже не мог справиться с собой, лицо его перекосила какая-то странная гримаса. Он весь подался к Корнилову, впился в него взглядом.
– Да, забыл одну деталь - у Тельмана Алексеева была такая же шапка, как у вас.
– Он повернулся к вешалке, на которой висели пальто и рыжая мохнатая шапка бухгалтера. И тут его обожгла шальная мысль: «А не бухгалтеру ли предназначалась пуля? Ведь у него и у художника не только шапки похожие. И фигуры тоже одинаковые. Оба широкоплечие, высокие…»
Мокригин молчал.
Тогда Корнилов наклонился к нему и сказал, положив свою руку на руку бухгалтера:
– А ведь это вам приготовил старик пулю, Григорий Иванович. За что?
Мокригин резко вскочил, уронил стул. Несколько секунд он молча смотрел на Корнилова, словно не зная, что предпринять, а потом вдруг громко, горячечно зашептал:
– Не докажете, не докажете! Не мог он в меня. У него и был-то один друг на свете - Гриша Мокригин! Один! Все от него отвернулись, все! И Тельман этот тридцать лет не знался, а тут нате, поперся к папочке. Кому он нужен, Павлик Морозов! Говорил я деду: доживай свой век без чистеньких. Не послушал - умереть ему прощеным захотелось! Тьфу!
– Мокригин плюнул и, будто опомнившись, спросил, пристально глядя в глаза Корнилову: - А я-то, я в чем виноват, товарищ хороший? Мне-то вы зачем о прошлом напоминаете? Мало ли в кого стрелял старик. Он и расчелся. Не я ведь стрелял!
– И снова закричал: - Что вы мне душу терзаете, все старых грехов забыть не можете? Вам дай волю - клеймо бы на лбу выжгли!