Крутой пришелец
Шрифт:
Поднятый ими шум привлек внимания местной шпаны, которая тоже контролировала этот район. В небо взвились черные птицы с огромными крыльями. Они сделали над горами круг, и вдруг камнем бросились к нам. Наташа взвизгнула. Я открыл рот, но из него не вырвалось ни звука. Единственно, что я успел, так это прикрыть своим телом девушку.
Не знаю, кто это, фурии или гарпии. Кажется все же гарпии. Короче, орлы-стервятники с женскими руками, грудью и головой. Только вместо волос у них тоже перья, как у индейский вождей. Суровые, по своему красивые лица. И что ни лицо, то Анна Ахматова.
И вдруг такая вот красавица от Чингачгука обняла меня, а ее губы приникли к моим губам.
Вот это поцелуй! Елы палы! У меня даже голова закружилась. Земля ушла из под
Фурия подняла меня в воздух, ее крылья шумно и гулко рассекали воздух, и мы летели. Растерянное лицо Наташи оказалось вдруг далеко внизу. Вслед нам смотрели мои друзья. Они уже и с великаном не дрались. Тот стоял рядом с ними и тоже глубокомысленно смотрел на нас, прикрываясь от солнца ладонью. Видно он не совсем понимал, что произошло. Все они стремительно удалялись. Метрах в двух от меня две гарпии несли Диогена. Философ болтал ногами и протягивал руки к земле.
– Наташа! – кричал он. – Я покидаю тебя не по своей воле. Мое сердце осталось в твоих ладонях. И не ревнуй меня. Я не соблазнюсь их красотой и останусь верен тебе!
Одна из фурий отняла у него фляжку и на лету стала из нее пить, другая заткнула философу рот поцелуем.
А горы все выше, а горы все круче, а горы уходят под самые тучи! Откуда это? Не помню. Высота такая, что память работает отвратительно. Так, какие-то невнятные куски, обрывки воспоминаний. Кажется, я даже забыл, как меня зовут. Ах да, вспомнил, я же Адал Атрейосс, герцог и этот, как его, президент пятой квинтсекции триста двадцать седьмого сектора. Супермужчина. Крутой Пришелец! Только сейчас вся моя крутизна куда-то бесследно исчезла. Остался только первобытный животный страх. Если эти летающие ведьмы меня уронят, то будь я хоть тысячу раз инопланетянин, останется от меня только мокрое место.
Но дальше началось вообще что-то невообразимое. Откуда-то сбоку послышалось пронзительное карканье и громкое хлопанье крыльев, и наш курс пересекли еще пять гарпий.
– Эй, Пенелопа! – закричала одна из них хриплым, как у вороны голосом. – Можно поздравить тебя с добычей?
– Ты свой глаз на моего петушка не ложи! – прокаркала в ответ моя гарпия.
Господи! Неужели и тут то же самое? Не надо! Прошу вас! Не надо. Эта курица с женской головой, что тоже хочет, чтобы я с ней что-то имел? Надеюсь, они имеют в виду не секс? С какой стороны к ним подходить-то? Это уже не зоофилия, это уже орнитофилия получается. Нет, тогда уж лучше вернуться к Флоре. Хотя, нет. Она меня уже не любит. Променяла на мужика с конским низом. Вряд ли после этого она уже сможет иметь дело с обыкновенным парнем. В этом мире все извращенцы!
– Не жадничай, Пенелопа! – опять закаркали гарпии. – Нам тоже хочется отведать свежей человеченки.
Ни фига себе! Так они что же, нас съесть хотят? А что, секс отменяется?
– Эй, а собственно говоря, куда мы летим? – завопил я. – Лично мне надо в Израиль, и если вы будете так любезны, и отвезете меня туда, буду очень обязан.
– Я несу тебя в свое гнездо, – ответила гарпия Пенелопа. – Если конечно мои подружки дадут нам долететь.
Подружки Пенелопы явно были настроены по-боевому. Они выстроились в клин и молнией набросились на нас. Визжали они при этом как пожарные сирены. Нет, как идущие на таран мессершмидты! У меня даже уши заложило. Но потом начался настоящий кошмар, потому что они схватились за меня со всех сторон и стали тянуть.
– Мама! – закричал я.
– Наташа! – закричал где-то рядом Диоген.
Спрашивается, кто из нас по-настоящему любит Наташу Серебрякову? Я или он? Получается, он. Ну, Купидон, погоди!..
Да, еще неизвестно, дождется ли кого-нибудь из нас Наташа. Гарпии устроили в небе самый настоящий бой. Они громко вопили и дрались друг с другом за право обладания нами.
Кошмар! Так жестоко даже отпетые уголовники не машутся! Они по-настоящему били друг друга по морде, с хрустом разбивали носы (понятно теперь, откуда у них такие кавказские профили!), сшибались, так что вокруг только перья летели. Перья и куски
Позади нас летели обиженные гарпии и пытались договориться с Леопольдиной.
– Ты, ублюдина! – надрывалась Пенелопа. – Сейчас же отдай мою добычу. Или, когда тебя не будет, я из твоего гнезда все яйца повыкидываю!
Леопольдина презрительно отмалчивалась.
– Ну, дай хотя бы заднюю ногу! Или руку!
Диогена вырвало, и его красная после вина блевотина упала на Сусанну, которая как раз летела под нами.
– Этот толстяк принадлежал мне! – зарыдала Сусанна. – Могу я хотя бы рассчитывать на потроха? Леопольдина, милочка! Я всегда делилась с тобой. Обещаю искать у тебя блох в перьях всю зиму!
– Так нечестно! – каркали остальные гарпии, всякие Маргариты, Арестиды и Парминии. – Оставьте нам хотя бы по стакану крови.
Диогена вырвало снова.
– Леопольдина, милочка! – завопил я. – Не слушай их. – Мы будем принадлежать только тебе.
– Это я и без тебя знаю! – спокойно ответил наш птеродактиль.
Еще через минуту она приземлилась и сбросила нас в свое заваленное снегом гнездо. Остальные гарпии еще несколько минут каркали, но потом увидели, что с Леопольдиной им не договориться, и улетели прочь. Леопольдина сложила крылья и прошлась по каменному выступу, на котором находилось гнездо. Критически нас рассматривала. Мы ее.
Что делается? Я еще до сих пор не успел привыкнуть к виду кентавра, а сейчас передо мной важно, как курица, расхаживала слоноподобная птица с человеческой головой руками и большими, словно накаченными силиконом, сиськами. Есть от чего сойти с ума.
– Я вас сейчас жрать не стану, – сказала после непродолжительного молчания Леопольдина и громко рыгнула. Слава Богу, в настоящий момент она сыта. – Сначала посплю. А вы тут не шумите, а то я рассержусь.
Гарпия неуклюже пригнездилась прямо в снегу, сунула голову под крыло, и вскоре оттуда донеслось невнятное сопение. Через несколько минут сопение сменилось громким и протяжным храпом, от которого на соседней горе произошел снежный обвал.
Когда я увидел, что гарпия крепко спит, то осторожно поднялся и подошел к краю каменного карниза. Глянул вниз и отшатнулся. Самоубийством пока заниматься не хотелось. Я вернулся в гнездо к Диогену.
– Отсюда не выбраться, – сказал я философу. – Положение наше практически безвыходное. Что там об этом толкует философия?
Диоген обнял меня и зарыдал, пытаясь, что-то сказать. Но говорить он не мог, только мычал и дергал головой от боли. Я глянул на моего соперника и ахнул.
Бедный Диоген! Он пострадал намного больше, чем я. Нос у него был разбит и сломан, челюсть свернута набок, не давая возможности говорить, все тело в царапинах и ссадинах, из которых ручьями лила кровь. Диоген держался за бок, и я заподозрил, что у него переломаны ребра. Мое тело тоже представляло собой сплошную боль. Но переломов не было. И то ладно. А так, положение плачевное. Что, значит, попасть в бабью драку!