Крутые повороты
Шрифт:
Ломоносов тут же телеграфно запросил: «А как быть с заказанными тепловозами?»
Наркомпуть молчал, но о переписке с Москвой узнали у «Нидквист». Тот самый любезный чиновник посетил миссию и, улыбаясь, сказал Юрию Владимировичу:
— Дружба дружбой, а кошельки, извините, врозь…
22 июня 1922 года договор с «Нидквист и Гольм» был расторгнут.
Опять повторялась та же нелепая, непонятная история, которая несколько месяцев назад случилась с заказанными у «Нидквист» турбинами для Волховстроя. История, разумеется, не прошедшая мимо внимания фирмы.
Тогда
Ломоносов информации этой не поверил, на свой страх и риск содержал на турбинном заводе Андерса штат представителей, истратил на них сто тысяч рублей золотом.
24 марта Совнарком рассмотрел этот вопрос. Захарову, неправильно информировавшему Ломоносова, было поставлено на вид. Однако и Ломоносову, который, «зная о проблематичности заказа с турбинами» на заводе «Нидквист и Гольм» и не получая из Москвы ответы на свои запросы по этому случаю, продолжал самостоятельно удерживать штат служащих… и тратить на это русское золото», также поставили на вид.
Одновременно Ломоносову направлена была строжайшая телеграмма: впредь он не должен вступать ни в какие переговоры о займах, заключать займы и другие кредитные сделки без специального на то, каждый раз, разрешения Совета Народных Комиссаров.
Как же ему поступить сейчас?
Он опять настойчиво запрашивает Москву, Москва ему опять ничего не отвечает…
Германские подрядчики, сколь ни заинтересованы они в русском золоте, предпочтут впредь просто не связываться с ненадежными русскими заказчиками…
Ломоносов был разгневан, ходил мрачный как туча.
Слишком хорошо он помнил, как год назад в Москве кто-то постарался распустить слух о его, Ломоносова, финансовых махинациях. Заместитель торгпреда РСФСР в Германии Лутовинов написал тогда Ленину, что Юрий Владимирович уличен «в преступнейших торговых сделках».
К счастью, Владимир Ильич за Ломоносова заступился, сказал, что Лутовинов верит сплетникам, ответил ему: «Выбирайте: начать ли Вам серьезно дело в Контрольной комиссии (или где хотите) о преступлениях Ломоносова или взять назад легкомысленно подобранный слух?»
Что же все-таки предпринять Юрию Владимировичу на этот раз? Как ему быть с тепловозами?
Не посчитаться с НКПС, ослушаться строгой телеграммы Совнаркома, пренебречь взысканием, дать опять почву для грязных слухов?
Или же заведомо провалить задание правительства, сорвать постройку в Германии тепловозов по русским чертежам?
Ломоносов полон самых мрачных мыслей. После московских переговоров о международном конкурсе, после маниловских надежд Госплана заставить сегодня весь мир строить для России тепловозы это мертвое, равнодушное молчание ему совершенно непонятно, кажется нелепым, самоубийственным.
…Юрий Владимирович не стал дожидаться телеграммы из Наркомпути.
На свой страх и риск, 11 августа 1922
На это дело он употребил 1 миллион 750 тысяч шведских крон из сбережений советской железнодорожной миссии.
О своем самоуправстве Ломоносов телеграфировал в Москву, в Совнарком.
Он ждал чего угодно — суда, увольнения со службы, ареста, разноса.
Но в первых числах ноября на адрес полпредства пришло с диппочтой постановление Совнаркома от 31 октября, подписанное Лениным. И Ломоносов с легким сердцем прочел, что Совнарком одобряет его действия по закупке трех тепловозов, включая и забронирование на их постройку и испытание 1 750 000 шведских крон.
Ломоносов вспомнил, как Кржижановский в Москве ему сказал: «Тратиться на науку никогда не дорого, Юрий Владимирович… Такова отныне российская государственная политика».
Почти одновременно с московской почтой, доставившей в Берлин постановление СТО, Петроградское «Бюро по постройке тепловоза системы Я. М. Гаккеля» выдало заводу «Электрик», бывшему «Дека», первый заказ на изготовление тяговых двигателей.
«Бюро по постройке», образованно при Теплотехническом институте, занимало сперва две комнаты на Фонтанке, 24, потом переехало на улицу Красных зорь.
Яков Модестович обожал переезжать с квартиры на квартиру. Его дочь, Катя Гаккель, в детстве спрашивала своих гимназических подруг: «А где вы будете жить осенью?» Ей казалось, все люди въезжают с дачи в новые квартиры.
Управляющим делами пришел в бюро верный человек, товарищ Гаккеля по бодайбинской ссылке и строительству аэропланов — Харитонов.
— Не боитесь начинать со мной второй раз? — спросил его Яков Модестович.
— Боюсь, — сказал Харитонов и аккуратно, прочной ниткой подшил в дерматиновую папку первые бумаги «Бюро по постройке тепловоза системы Я. М. Гаккеля».
Яков Модестович отобрал для будущего локомотива тысячесильный дизель «Виккерс», построенный в 1916 году для русской подводной лодки «Лебедь». Генераторы взял с лодки «Язь». Зато тяговые двигатели соорудили собственные, их спроектировал инженер Алексеев.
Тогда, в 1922 году, советские хозяйственники еще не знали, что такое «кооперирование и специализация», но петроградское бюро Гаккеля именно с кооперирования и специализации, может быть впервые в истории нашей промышленности, и начинало свое существование.
После первого заказа «Электрику» управляющий делами Харитонов оформил заказ «Красному путиловцу» на тележки и раму, а 1 августа 1922 года (за десять дней до заключения Ломоносовым нового соглашения с «Гогенцоллерн» в Дюссельдорфе) Яков Модестович обратился на Балтийский судостроительный и механический завод с просьбой принять на хранение снятые с судов дизель и генераторы, «впредь до установки их, — писал он, — на дизель-электровозе постройку которого полагаем также сдать Вам, в случае, если Ваше предложение на этот счет окажется для нас приемлемым».