Кружева лабиринта

Малахова Елена Валентиновна

Обдумывая каким образом этого добиться, я достигла тропинки, затем ворот и, упершись ногами в землю, всем телом навалилась на них. Раздался ленивый скрип петель, и ворота плавно покатились вперёд. Тот громкий скрип заставил встрепенуться не только моё сердце, но и вездесущих стражей: шумные вороны начали галдеть, как на заброшенных кладбищах, по кругу огибая крышу пустого дома. Обойдя убогий фонтан по разрушенной тропе

брусчатки, я подошла к каменным порогам особняка и удивилась тому, что, не взирая на многолетнее отсутствие в доме хозяев, витражные окна внизу сохранили целостность стекла. Судя по всему проклятие, распростершееся над особняком устами народа, отпугивало воров и других людей, алчущих нажиться на заброшенных жилищах. Я поднялась ко входной железной двери с кольцом посредине, которая извивалась узором, волнующим воображение. Проведя пальцами по черному завитку, убегающему к переплетению нечто похожего на цветок, я вообразила, как всякий, прежде чем зайти внутрь, стучал чёрным кольцом по двери, призывая отзвуком удара впустить их туда, откуда многие не вернулись. Отворив такую дверь, действительно не стоит рассчитывать на уютную обстановку и приветливость домочадцев. Я глубоко вдохнула и толкнула плечом дверь, покрытую каплями вечерней влаги. Издавая жалобный стон заржавелых петель, дверь подалась вовнутрь. Я посмотрела вперёд, где витала непроглядная тьма. Солнце полностью село, и очертания предметов внутреннего убранства виделись разве что наугад. Меня покидала злость, а страх, недолго думая, уже одевал венец победы на свою голову. Стояла мертвецкая тишина кельи: вороны затихли, похоже, боясь своим криком обезоружить гостя, или они оттягивали минуту, чтобы напугать меня хлеще, чем я была напугана. Я включила фонарь. Его мерклый свет крался впереди, а звук неторопливых шагов эхом опережал меня. На полу повсюду вихляли следы ботинок, одни из которых принадлежали мне. Другие следы были внушительных размеров, а третьи – чуть меньше предыдущих. В груди засуетилось сердце: после моего первого визита сюда здесь кто-то побывал. Я двинулась к лестнице. Каменные ступени, покрытые грязным пыльным ковром, серпантином убегали к потолку, где удалось разглядеть восемь улыбчивых ангелов, несущих ветки омелы к очертанию нимба, внутри которого поместилась люстра с хрустальными каплями, окутанная паутиной.

На втором этаже смежные комнаты расположились по

кругу. Я отворила дверь в первую из них и осветила её просторы. У мутного окна стоял деревянный стул с поломанной ножкой; в углу располагалась низкая дощатая кровать без матраса, а у её изголовья висело святое распятие. Возле двери я обнаружила вычурный стол из ольхи, на котором покоились четки и шкатулка. Я подошла ближе и, положив фонарь на стол, открыла пурпурную шкатулку, обделанную мягким бархатом и красными камнями, мерцающими при свете. Внутри хранилось семейное фото 2*2 дюйма, демонстрирующее старинную манеру позирования для фотографа. На ней рослый сухощавый мужчина и хрупкая стройная женщина, стоящие рядом, полубоком, возложили руки на плечи семилетнего мальчика и того же возраста девочки, сидящих на стульях ушедшей эпохи английских джентльменов. У мужчины были небольшие проникновенные глаза и довольно широкий нос, а тёмные волосы, уложенные на пробор, гладкими бороздами уходили назад. Во всей его грубой, но в то же время волнующей наружности читалась гармония счастья и неумолимого стремления идти вперёд, достигая грандиозных высот. Женщина была невероятно мила, с изысканной улыбкой губами и глубоким ясным взглядом, в котором витала печаль. Её шляпка с широкими полями перекочевала из картины Анри Матисса⁴, а кружевной воротник лишь подчёркивал изящество лебединой шеи. Их дети неописуемо походили на мать: те же проникновенные взгляды и улыбки затворников. Девочка была ангелом во плоти и держала за руку мальчика, который смотрел кичливо и дерзко, заслуживая тем репутацию избалованного мальчишки. Я сошлась на мысли, что на фотографии полным составом семья Ньюман, выглядевшая семьей, достойной уважения. Мне стало очень грустно глядеть на тех, кого настигла незавидная участь, и я перевела взор на шкатулку, где находился ещё один маленький снимок. С глянцевой поверхности широкой жизнерадостной улыбкой мне улыбался юноша лет четырнадцати от роду, одетый в костюм. У него были живые резкие черты и огромные распахнутые глаза, с жадностью глядящие в самую душу. Я развернула снимок, на обратной стороне которого выглядывала подпись: «Лучшему другу Джону на память о днях нашей молодости

Конец ознакомительного фрагмента.