Кружева лжи
Шрифт:
Концерт…
Именно так называли выпускной экзамен.
Экзамен, окончившийся провалом.
Неприятные воспоминания, причиной которых стала и жертва, смыло из памяти сначала горячим кофе, взятым в пекарне неподалёку, а затем и сладостным предвкушением встречи с Гольцевой.
Маша…
Жалости она не вызывала, презрения, досады, ненависти тоже. Но затушить пламя доброты, так невовремя прорывающееся изнутри, стояло сейчас первоочередной задачей. С ним, ненужным чувством, столь близким на пути к сожалению, блондинка так и останется
Нет. Убийству быть.
Маша приехала на такси. Она шла домой и ни о чём не подозревала. Не чувствовала надвигающейся опасности. И это раззадоривало убийцу. К тому же брат помешать не мог. Помощник. Звонок. Всё шло, как надо.
Шаг. Ещё один.
Снег. Несильный, но достаточный для того, чтобы в вечерние часы приближаться силуэтом. Нечётким, размытым. Опасным — если бы Маша умела читать мысли. Не сулящим ничего плохого — для простого человека, каким Гольцева и являлась.
Да. Она была простая. Обыкновенная. Непримечательная.
А жертва простой не была. Всегда блистала среди парней, подобно Ангелине и родилась в семье успешных предпринимателей, как Лиля.
Маша остановилась у двери подъезда.
Но зато у неё был тот же разрез глаз, цвет волос. Фигура.
Пора.
— Мария? Простите. Вы меня помните?
Гольцев не стал слушать ни Александру, ни Владимира Андреевича и сразу выскочил из квартиры. Он мчался по ступеням, не в силах ждать лифт; едва не поскользнулся, подбегая к машине. С трудом и тревогой, молотом бьющей в грудь, выехал со двора и рванул по заснеженной улице, лавируя в транспортном потоке, моля об одном: только бы успеть. Только бы спасти Машу.
Мобильный вновь ожил. Быстрый взгляд на экран. Звонила мама. Секунда раздумий. Андрей нажал громкую связь и чуть не врезался в «Пежо». Чудом увернулся. Кто виноват: он, думающий лишь о Маше, или водитель, проехавший под запрещённым знаком, значения не имело. В эту минуту важно было одно — успеть. И не сорваться. Не заставить маму волноваться. Не дать ей повода сходить с ума. Довольно его собственного безумия. Того, что сейчас царило внутри и страхом съедало все чувства, хватило бы и на двоих.
— Да, мам? Я за рулём. Что-то срочное?
— Срочное, Андрюшенька. Мне только что звонил мужчина. Он говорил… Андрюшенька, он говорил о Диме…
Гольцев резко дал по тормозам, и вновь едва не случилась авария. Спасло то ли счастье, то ли везение. Светофор засветил запрещённым светом, и, переведя дух от лихой езды, Андрей замер на месте. Спросил:
— Мама, кто звонил? Он представился? Что конкретно сказал?
— Ничего особенного. Что знает Диму и видел его. Он обещал подъехать и всё рассказать.
— Мама, не будь дурой! Никому не верь!
— Да как же… Ты что не понимаешь, как это важно? Речь ведь о твоём брате!
— Мама, не открывай!
— Да, я не дура! Мы встречаемся
Машина сзади просигналила. Андрей вжал педаль газа.
— Я понимаю, ты обижаешься на брата. Но это неправильно. Он такой, и всё. Он не изменится. Я поэтому и позвонила, чтобы предупредить. Я ухожу.
— Мама!
— Мы будем в кафе «Алегро». У музыкальной школы. Не волнуйся.
— Мама!
Телефон пугающе замолк. Андрей хотел завыть от отчаяния. Школа располагалась по пути домой. В двух остановках.
Маша… Мама…
Больно билось в рёбра.
А снег продолжал спокойно падать.
Выбор. Пока Андрей судорожно принимал решение за кем ехать: сразу домой к сестре или в кафе к маме, Маша разговаривала с убийцей. Диалог длился недолго, но и за это время некая неправильность происходящего почувствовалась Гольцевой. Да, случалось, что пациенты выражали ей благодарность за стенами больницы, но делали это на улице, у входа или звонком по телефону, когда она, уставшая измотанная ложилась на диван и включала канал с мультиками. Так она отдыхала. Звонок поднимал настроение, возвращал силы и каждый раз подтверждал: она на своём месте. Всё не зря.
Что-то фальшивое прослеживалось в словах и движениях человека напротив. И Маша думала: надо уйти. Сказать: «Не за что. Берегите здоровье». Повернуться к подъездной двери и исчезнуть в недрах, пропахших кофе и уютом родного дома. Надо. Но Маша стояла и продолжала слушать. Вспоминать.
Не удавалось.
Голос, лицо казались чужими. И тоже какими-то неправильными. Словно в одном человеке жило две личности, однако, ни одна из них не нравилась Гольцевой.
— Я вас задерживаю. Простите. Вы, наверно, устали после смены и спешите домой, а тут я.
Маша выдохнула с облегчением, даже не скрывая этого. Вот и всё. Сейчас они расстанутся.
— А я вообще-то к сестре. Она тоже здесь живёт.
Смех.
— Ну, пойдёмте?
Улыбка в губах, но не в глазах. Хотя, в такую погоду сложно было утверждать с полной уверенностью — видимость была та ещё. Снег опускался прямо перед лицом. Ветер кружил Машиными волосами, ухудшая обзор.
Всего доля секунды понадобилась Гольцевой, чтобы себя успокоить. От такого человека не стоит ждать опасности. Ощущения внутри глупые. Похоже она слишком увлеклась карьерой Селивёрстовой, чересчур прониклась атмосферой напряжения и страха.
Выбор сделан. В подъезд вошли вместе.
В руках убийцы уже был платок, в мыслях Маши — вкусный обед и заботливые лица мамы и брата. Из квартиры, соседней с «кофейной», вышла женщина лет пятидесяти. На поводке она держала собаку. Мелкую и дрожащую. Противную.
Но больше всего отторжение вызывала не внешность зверька, а взгляд. Если бы убийце кто-то задал вопрос: что в глазах животного, то ответ, полный уверенности, прозвучал бы один. Собака знает.
Пот стёк по спине. Зажатый в руке платок, вновь скрылся в кармане.