Кружилиха
Шрифт:
А Нонна опоздала потому, что ее задержали на заводе. Задержал разговор, один из тех разговоров, которыми отмечаются этапные пункты судьбы. Утром она сдала чертежи приспособлений для обработки деталей мотопилы. Мотопила — это было новое детище завода, детище главного конструктора. После работы главный конструктор вдруг вызвал Нонну.
«Неужели что-нибудь напутала?» — подумала она.
Главный конструктор был тогда еще здоров и сидел в заводоуправлении. Она сейчас же пошла к нему.
— Садитесь, — сказал он. — Я хотел
— Я не понимаю, — сказала она, — что вы имеете в виду.
— Что для вас машины? Страничка биографии или жизненная программа?
Она улыбнулась его высокопарности.
— Я не думала об этом.
— Ну да, ну да! — сказал он с сердцем. — Сегодня вы подаете надежды, а завтра уйдете в декретный отпуск. А потом у ребенка коклюш, корь, всякое там — как оно называется, — и вы бросаете работу… Сколько раз я это видел!
Собственно, какое отношение все это имеет к ней?
— Вот я и хочу знать, у вас это всерьез или от нечего делать?
— Мне казалось, — сказала Нонна холодно, — что я достаточно серьезно отношусь к моим обязанностям.
— Не то слово! — сказал он. — Обязанность — не то слово. Наше дело, как всякое искусство, требует жреческого служения.
Пожалуй, она готова согласиться с ним.
— Что такое настоящий конструктор? Он должен быть металловедом, механиком, моделистом, литейщиком. Должен знать термообработку, электросварку, инструмент — и быть художником. Обязательно быть художником! Науки конструирования нет, как нет рецепта, как написать «Войну и мир». Мы идем дорогами творцов.
Разговор становился интересным.
— Художник, — сказал главный конструктор, — это человек, обладающий чувством прекрасного. Ощущение меры, формы, габаритов мне необходимо не меньше, чем Рафаэлю.
Нонна вспомнила свое первое приспособление…
— Чувство изящного развивается, — сказал главный конструктор, — оно приходит с опытом — при одном условии: если посвятить себя своей специальности полностью. Я видел вашу последнюю работу. Мне рассказывали, что вы быстро поднялись и пошли вверх. Я вам предлагаю работу в моем отделе.
Нонна молчала, опустив глаза.
— Вы согласны?
— Это так неожиданно, — сказала она.
— Вам что же, технология больше по душе?
Она уже привыкла работать у главного технолога, и о ней там сложилось мнение, которым она дорожила. Здесь ей придется заново завоевывать себе место. Кроме того, о неуживчивости главного конструктора ходит столько разговоров…
— Вы не понимаете себя, — сказал главный конструктор, — у вас способности, вы их разовьете, работая в моем отделе. У вас живая мысль. Я предлагаю вам лучшее, что вы могли бы пожелать для себя. Идите, подумайте, завтра утром скажете ответ.
Вот почему Нонна опоздала на веденеевский пир. И на пиру она сидела задумчивая, все решала: переходить к главному конструктору
Утром она позвонила ему и сказала, что согласна.
Вот так обстояли у Нонны дела накануне войны.
Уходя из дому, Андрей сказал отцу:
— Дай мне слово, что она будет жить здесь, пока сама не захочет уйти.
— Хорошо, — сказал старик Веденеев.
— Что бы со мной ни случилось, — сказал Андрей.
— Хорошо, — сказал Веденеев тихо.
— И что вы будете относиться к ней с уважением и симпатией, как она заслуживает.
Старик прижал руки к груди.
— Андрюша, — сказал он, — с уважением — да; но ты не можешь требовать…
Андрей усмехнулся и погладил отца по спине.
— Понятно, — сказал он. — Ты не прав… Ну, ладно. Замяли.
Опять у Веденеева был приступ тоскливой злобы, когда он смотрел, как Нонна прощалась с Андреем: хоть бы слезинку пролила!.. И на призывной пункт не пошла проводить, только вышла за калитку…
Каждые два-три дня приходило ей письмо от него. Иногда сразу несколько писем. Своим Андрей писал куда реже. И это тоже было для Никиты Трофимыча источником ревности и обиды.
С тех пор как она отказала Андрею, старик был с Нонной официально сух, а Мариамна едва отвечала ей. Нонне не надо было объяснять, что это значит. Когда Андрей уехал, она перестала ходить к ним. Ее не звали.
Они не хотят ее. Это их право. Жалко будет, если попросят освободить квартиру: она тут привыкла. Но от квартиры не отказывали.
По-прежнему Мариамна приходила, когда Нонны не было, и убирала комнату. По-прежнему складывались у печки дрова, чтобы Нонна могла протопить перед сном. Никаких других отношений не было.
«Так лучше, — думала Нонна, — без излияний и упреков». Квартирную плату она оставляла на письменном столе; на деньги клала бумажку с надписью: за такой-то месяц. Деньги исчезали вместе с бумажкой. Платила Нонна аккуратно: Веденеевы любили порядок.
У нее не было времени раздумывать обо всем этом. Иногда некогда было даже прочесть письмо Андрея. Письма лежали по нескольку дней, пока она выкраивала для них четверть часа. И уж, разумеется, она не могла писать ему часто и помногу…
В те годы сместились обычные понятия о рабочих часах, об отдыхе, о служебных обязанностях. Сутки не делились на часы, ночь была не для сна. Силы людей удесятерились, и все жили известиями с фронтов, в великом напряжении ожидая неизбежного перелома событий. И Нонна, как другие инженеры, работала на сборке и отгребала снег на путях и, как все, не видела в этом подвига, а видела только необходимость. Конвейер и снегоочистка — это было по вечерам, а днем она была конструктором, и начальством ее был не кто-нибудь, а Владимир Ипполитович, который удивительно до чего умел выматывать жилы из людей… Были времена, когда Нонна почти не отходила от чертежного стола, у нее затекали ноги, горели шейные позвонки…