Крылатые гвардейцы

Сорокин Захар Артемович

Федор представил себе мать: высокая, очень худая, усталая. Глаза у нее чаще всего печальные и задумчивые. Она всегда сдержанная, жаловаться не любит. Значит, сил не хватило молчать, значит, очень трудно ей сейчас…

А чем поможешь?

Не хотелось никуда идти. Даже мысль о встрече с Леной вызывала раздражение.

Виктор, ничего не подозревавший, встретил товарища весело и шумно. Федор молча пошел рядом с ним. Лена с подругой ожидала их в фойе, веселая, нарядная. Федор, натянуто улыбаясь, поздоровался с девушками, познакомил их с другом.

Белокурая хорошенькая Ася понравилась Виктору меньше Лены, но, помня о товарище, он пригласил ее танцевать. Лена осталась с Федором. Но она не узнавала его: он был молчалив, рассеян, танцевал явно неохотно. Девушка обиделась на него, но он этого не заметил.

Виктор недоумевал, что с Федором? Отвернулся от них, дуется, неужели ревнует к нему Лену? Смешно и глупо. Он один пошел провожать девушек, а Федор, сухо простившись с ними, поспешно направился в часть.

Всю ночь он не спал.

…Рано утром летчиков подняли по тревоге. К Мурманску приближался караван союзников, надо было прикрыть его с воздуха.

Когда Федор влезал в кабину своего самолета, вид у него был измученный, нездоровый, и Виктор, внимательно посмотрев на товарища, сказал:

— Следовало бы тебе отставить полет.

Федор промолчал. Но, как ни старался, не мог сбросить с себя какое-то непонятное оцепенение.

— Вижу фашистов, — предупредил Виктор.

С тупым безразличием Федор смотрел на приближающихся «хейнкелей». И вдруг неожиданно возникло чувство боевого азарта. Он прибавил газу и помчался на перехват вражеских самолетов.

Но бессонная ночь сказалась: он недостаточно четко рассчитал свой маневр — лишние секунды, лишние метры — и в тот момент, когда нажал гашетку, от острой боли на секунду потерял сознание. Он почти тотчас же пришел в себя, однако кровь заливала глаза, мешала видеть. Пуля пробила ему переносицу. Виктора тоже ранило, но сравнительно легко.

— Виктор, командуй, а я поведу машину, — с трудом произнес Федор. Всю свою волю он сосредоточил на том, чтобы не потерять сознание.

Долгим и мучительным был путь до аэродрома. Голос Виктора то доносился глухо, словно сквозь толстую стену, то пропадал совсем:

— Федя, бери немного влево. Хорошо! Так держи! — И уже еле слышно: — Подверни на пятнадцать градусов правее.

«Дотяну ли до аэродрома?» — думал Федор.

— Должен! — отвечал он самому себе.

По командам Виктора он благополучно посадил самолет. Что было дальше — не помнил… Очнулся в санчасти.

У полковника Сергея Яковлевича Зимина на изможденном, с желтизной лице удивительно спокойные и всегда ясные глаза. Зимину нет и сорока, и все же летчики-североморцы зовут его между собой — Батя. Слово «батя» летчики произносят с искренней теплотой.

Зимина успели полюбить, хотя он недавно пришел в полк. Он заместитель командира полка по политчасти. Пришел и в первый же день начал знакомиться с личным составом, не по анкетам, конечно. Как служит человек, о чем мечтает, к чему стремится — вот что для него было самым главным.

Впрочем,

замполит заботился не только о людях, но и о машинах. Инженер-механик по образованию, он пришел к техникам, инженерам и сначала только смотрел, как они готовят самолеты к боевым вылетам, а потом сам стал помогать им.

— От того, как подготовлен самолет на земле, зависит успех летчика в воздухе, — любил повторять он.

В этих словах не было никаких новых открытий, и все же одних они убеждали, а других заставляли задумываться. Самолеты, как правило, уходили в воздух отлично подготовленными. А мы удивлялись: как это Зимин все успевает? Когда же он отдыхает? Его можно было видеть и на старте, и в столовой, и в санчасти, и в клубе, и у землянок. Он беспокоился о каждом из нас, действительно, как о родном сыне.

Узнав, что Федор Латышев и Виктор Петров ранены, Зимин поспешил их навестить.

Федор сильно ослаб от потери крови — спал. А Виктор, чуть-чуть прихрамывая, бесцельно бродил по маленькому узенькому коридорчику. Рану свою он считал пустяковой, и ему хотелось уйти в свою землянку к товарищам, но врач санчасти не разрешил.

Заметив огорчение на лице штурмана, он сказал:

— Будет все хорошо, завтра отпущу.

Увидев Зимина, Виктор обрадованно бросился к нему, забыв о раненой ноге.

— Товарищ замполит, меня только слегка царапнуло и незачем мне здесь отлеживаться. Сергей Яковлевич, скажите, чтоб отпустили. — Виктор выпалил это, возбужденно размахивая руками.

Зимин отрицательно покачал головой:

— Ничего не могу поделать, Виктор. Врачам виднее. Придется потерпеть. А где Латышев? Спит? Как он себя чувствует? Пойду поговорю с хирургом и вернусь к вам. Хочу послушать рассказ о сегодняшнем бое.

Через несколько минут замполит вернулся и мягко сказал Виктору:

— Федору придется немного полежать. Он, оказывается, еще легко отделался, а ведь мог бы остаться без глаз.

…Зимин умел расположить к себе собеседника. В санчасти он узнал и о вчерашнем вечере в клубе, и о подавленном состоянии Федора перед утренним боем и решил поговорить обо всем этом с ним.

Латышев проснулся среди ночи. Голова у него горела, во рту пересохло. Хотелось пить. Он потянулся было к звонку, но тут же отдернул руку: «Нет, не буду беспокоить сестру. Сам виноват, распустился. Так мне и надо!»

Сразу же вспомнилось письмо матери.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Федор стал перебирать в памяти свои боевые вылеты. Около года прошло с того дня, когда он, окончив училище, прибыл сюда, в североморскую гвардейскую часть. Перед первым боевым вылетом Федор очень волновался: боялся сделать какую-нибудь непоправимую ошибку. И вот он летит бомбить вражеский аэродром.

Сначала все было замечательно. Один за другим поднялись в воздух летчики. И справа, и слева, и впереди, и сзади Федор слышал знакомый гул моторов, казалось, что со всех сторон к нему протянуты руки товарищей и, если он начнет падать, его непременно поддержат.