Крылья империи
Шрифт:
В старом Зимнем было почти так же людно. Баглир оглядывал тысячами мелькающие лица — выхватывал знакомые, важные. Откладывал в памяти имена — для анализа. Между тем Измайлов выспросил дорогу и поспешил к Екатерине. А Баглир остался болтаться в преддверии. И отмечал — вино привезли от особняка Строгановых. А вот датский посол, довольный жизнью, ищет что-то. Шепотом объясняется с семеновцем. На ваш шепот есть наши уши. Ах, физиологическая потребность. Проследуем за ним. Удар когтистыми лапами. Хорошая штука — наручи. Приют уединения станет вашим последним приютом! Пошарим по карманам…
Баглир осторожно огляделся — все тихо. Оставалось последовать за Измайловым к Екатерине. Но дорогу ему заступил конногвардеец Потемкин, изображавший с несколькими товарищами дворцовый караул.
— Хватайте кирасира! Подсыл!
— Не подсыл, а парламентер, — заявил Баглир, молясь, чтобы датского посла не нашли. Или чтобы тот до срока не очухался. Когти-то он в последний момент втянул. Не из человеколюбия, а чтобы руки не окровавить, — прибыл с генерал-поручиком Измайловым. А это правда, что мои кирасиры всех ваших вырубили? Или осталось на развод?
— Хочешь драться? Или скажешь, что послам нельзя? — Потемкин, хоть и всего корнет, был величественен, смотрел сверху вниз и с презрением. Что поделаешь — рост.
— Я не посол, я при после. И — к вашим услугам.
Пространство освободилось само собой. Обнажили клинки.
Баглир бился по-своему — удар, отскок. Каждый удар — царапина. А потом сабля Потемкина оказалась слишком близко, и отпрыгнуть он не успел. Подставил ятаган — и сабля конногвардейца вдруг разлетелась надвое.
Баглир опустил ятаган и быстро ощупал враз заболевшую руку. На этот раз, кажется, обошлось. Потемкину бросили новую шпагу. Он сделал ею выпад — а заинтересовавшийся Баглир перерубил шпагу ятаганом. Потом, перебросив ятаган в левую руку, еще одну.
Михаил Львович между тем заливался соловьем перед императрицей и гетманом.
— Считаете ли вы меня умным человеком? — спросил он Екатерину.
Такой вопрос подразумевает положительный ответ — иначе говорить становится не о чем. Разумеется, Екатерина с ним согласилась. Разумовский тоже соизволил кивнуть. Тогда Измайлов нарисовал картину, сложившуюся в Ораниенбауме — самыми слякотными красками.
— Ваш супруг подавлен и готов отречься от власти, — говорил он, — если его выпустят в Голштинию. Я не знаю точно, что у него на уме — но готов уговорить его приехать сюда, в расчете на вашу милость. Так я смогу избавить свое отечество от большого кровопролития…
Ему верили. Ведь то же самое рассказывали и Трубецкой с Голицыным.
Снаружи раздался сабельный лязг. Граф Кирилл выглянул в помещение охраны.
— В такое время — и дуэлировать?! — возмутился он. Потемкин покраснел и опустил очередную шпагу.
— Мы не дуэлируем, мы шпаги рубим от нечего делать, — сказал Баглир, — корнет, подставьте свою железку.
И эту шпагу постигла та же судьба.
— Занятное у тебя, князь, оружие, — сказал Разумовский, он обожал тыкать мелким аристократишкам. Что поделаешь, издержки низкого происхождения. Зато перед высшими лебезил изрядно, — дай-ка
— Часа полтора тому, — хмыкнул Баглир. Статус надо закреплять. Даже и среди врагов. Но гетман его уже не слушал. Он рассматривал крупный коленчатый узор белого колера.
— Грунт черный, отлив — золотистый, — бормотал граф, — булат наилучший, клеймо… не знаю. Князь! Это что за клеймо?
— Это не клеймо, — соврал Баглир, — это мой фамильный герб.
Вот так. Знай наших.
— Сенмурв??? Просто — крылатая собака?
Баглир согласился.
— Просто сенмурв. Белый в черном поле.
А что оставалось делать? Белое в черном поле — высоко эстетично и полиграфически удобно. А Разумовский чуть не задохся. Ну ясно, у него небось герб с рюшечками, держателями, клейнодом, сенью. То есть новомодный. А тут — извольте понюхать столетий.
— За сколько продашь ятаган?
— Не продам. Он мне по руке. Опять же — наследство.
В Уфе просто выкупленное из ломбарда.
— Я не спрашиваю — продашь или нет. Я спрашиваю — за сколько, — бросил Разумовский.
Баглир решил — если ты из свинопасов вышел в гетманы и графы, и звенишь в карманах миллионами, то это — не извинение для чванства.
— Столько не начеканено, — и улыбнулся. Дружелюбность в этой гримасе люди замечали, только слегка попривыкнув. Прежде всего — к длинным, острым, загнутым внутрь зубам.
— Герб тебе подходит, — бросил гетман, повернулся к дверям — и встретил спину Измайлова, пятившегося от Екатерины в лучшем придворном стиле.
Только створки захлопнулись, Михаил Львович крутнулся на месте волчком, пропустил Разумовского.
— Пошли, — сказал Баглиру громко, чтобы все слышали, — передадим условия капитуляции Петру.
На обратный путь Шванвича не нашлось. И хотя Измайлов честно взял на себя роль ледокола, Баглир едва не был затерт и раздавлен. И очень удивлялся тому, что ничего не сломал. В тот день ему везло!
Искорку не украли, тарантас тоже. С гвардейцами Михаил Львович расплатился своими деньгами, Баглир — табакеркой датского посла.
Обратно ехали — споро, деловито — но обыкновенно. До заставы. А потом — Измайлов турнул с козел кучера и беспощадно погнал лошадей. Баглир мчался рядом, не жалея лошади.
И так — пока не встретили пикеты голштинских гусар. За пикетами просто спешили — доложить императору об удавшейся разведке.
К разговору из обреченных запасов потешной крепости Петерштадта были выставлены добрые кружки пива. При июньской жаре — в самый раз. Отхлебнули по глотку, закрыли тяжелые крышки.
Баглир изложил наблюденное. Отметил обилие в Зимнем церковных иерархов — и их мотив, опасение кроме крепостных и остальное немалое имущество потерять. Обратил внимание на вино и деньги заводчиков — Строгановы, Демидовы отнюдь не жаждали довольствоваться наемными рабочими, когда можно было купить рабов. И выложил главную добычу: бумаги датского посла. Расписки Екатерины в получении субсидий. И договор, согласно которому герцогство Голштиния уступалось Дании — в обмен на полтора десятка боевых кораблей.