Крылья огня
Шрифт:
– Когда умер Чейни, Фицхью был здесь?
– Ну да, он то приезжал, то уезжал – привозил мисс Розамунде скаковых лошадей. Почти все они брали призы… Чистокровные скакуны, с отменной родословной. Как и у самих Тревельянов. А теперь из всей семьи осталась в живых одна мисс Сюзанна. Но она, между нами говоря, больше ирландка, чем жительница Корнуолла!
– Что вам известно о Кормаке Фицхью?
– Ничего, – ответил старик, допивая пиво. – Ему моя помощь никогда не требовалась; он ни разу не посадил занозу и не упал с лошади. Когда его отправили в
Ратлидж посмотрел в водянистые глаза на бородатом лице. Неужели доктор намекал на то, что герой любовной лирики Оливии – Кормак Фицхью, а вовсе не ее сводный брат Стивен, что бы ни думал он сам?
Усталый после бессонной ночи, Ратлидж сел в кресло у окна и позволил себе подремать. Он едва погрузился в легкое, приятное состояние между сном и явью, как за дверью послышался стук каблуков. Кто-то быстро поднимался по лестнице. Вскоре в его дверь постучали.
Сразу проснувшись, он поправил галстук, провел рукой по волосам и пошел открывать, решив, что это Рейчел пришла за фотографиями.
Но за дверью стояла высокая, стройная блондинка со злыми глазами; когда дверь распахнулась, она посмотрела на него в упор.
– Инспектор Ратлидж? – сухо спросила она, оглядывая его с головы до ног.
– Да, – ответил он, – моя фамилия Ратлидж.
– Мне нужно с вами поговорить. Если можно, в вашем номере. В общем зале много народу; там неудобно.
Видя, что он колеблется, блондинка пояснила:
– Я Сюзанна Харгроув, сестра Стивена Фицхью.
Ратлидж посторонился, пропуская гостью и жестом указывая на кресло, которое он придвинул к окну. Сам он остался стоять у двери.
Не обратив внимания на кресло, Сюзанна с ходу ринулась в бой:
– Мой брат Кормак позвонил моему мужу на работу в Лондон и передал, что вы собираетесь заново расследовать обстоятельства смерти моих родственников… Мне все передала секретарша мужа. Это правда? Или, может быть, секретарша не так поняла?
– К сожалению, это правда, – мрачно ответил Ратлидж. – Однако это не означает, что Скотленд-Ярд не согласится с мнением местных представителей закона…
– Да уж, не сомневаюсь, так и будет – но поздно! Поздно для нас! Я имею в виду родственников. Нас будут обсуждать в газетах, наше грязное белье вывесят на всеобщее обозрение, а потом, когда вы убедитесь, что следствие велось по всем правилам, вы попросите у нас прощения и вернетесь в Лондон как ни в чем не бывало! Поймите, инспектор, нам и без того трудно. Приходится смотреть в глаза тем, кто прекрасно знает, что двое наших близких покончили с собой. Если же поползут слухи о возможном убийстве, все мы будем опозорены. Я жду ребенка, он родится в конце осени. Не хочу, чтобы он появился на свет в разгар отвратительного скандала!
Ее пыл позабавил Ратлиджа, но он не улыбнулся, а лишь ответил:
– Беседуя с вашим сводным братом,
– Зачем же в таком случае Скотленд-Ярд… занимается закрытым делом? Наверняка кто-то что-то заподозрил! А все потому, что Оливия была знаменитостью! Вы поэтому приехали мучить нас? – Глаза ее наполнились слезами, и она с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться.
Ратлидж не ответил, Сюзанна повернулась к нему спиной и посмотрела в окно.
– Я знала: случится что-нибудь плохое! Я говорила Даньелу, по-другому просто не может быть! Ну зачем Оливия повела себя как… эгоистка? Если она хотела свести счеты с жизнью, зачем бросать тень на дом… на нас! Я ведь тоже здесь выросла, и я не хочу, чтобы очернили все мои светлые воспоминания детства! Кстати, если вы проявите упорство, Тревельян-Холл значительно упадет в цене… Мы не сможем продать его… избавиться от него! – Сюзанна круто развернулась и посмотрела ему в глаза. – Я возненавидела Тревельян-Холл! Я хочу, чтобы его продали и все прошлое было вырвано из него новыми владельцами, которые не знают, кто мы такие… которым наплевать на нас! – Она глубоко вздохнула. Из глаз ее хлынули злые слезы. – Да и кто купит дом, – продолжала она, – в котором произошло не только самоубийство, но и убийство! Он будет висеть у нас на шее камнем, как наши грехи, до конца наших дней!
Ратлидж достал носовой платок и протянул ей, но Сюзанна сделала вид, что не видит его, и стала рыться в сумочке в поисках своего.
– Я только что потеряла брата, – мрачно продолжила она. – А теперь еще вы! А доктор сказал, что мне нельзя огорчаться!
– Если вы не верите в то, что здесь произошло убийство, почему вы ненавидите Тревельян-Холл? – спросил Ратлидж, пытаясь ее отвлечь. – Что такого случилось… что здесь произошло… что так огорчает вас?
Она отмахнулась:
– Дело не в том, что здесь произошло, дело в том, что потеряно. Розамунда… моя мать… была опорой дома, нашей опорой. Она излучала свет и тепло, и весь дом… и все мы… грелись в ее лучах. А когда она умерла, все сразу изменилось, стало другим… я не знаю, как объяснить! Дом стал темным, холодным… полным наваждений Оливии!
– Каких наваждений?
– Откуда мне знать? Оливия жила своими мыслями, своими ощущениями. Я не такая. Я чувствую, я плачу, я смеюсь. А Оливия больше молчала. Я… не могла ее понять. Для женщины… неестественно писать, как она. Мне и до сих пор трудно поверить, что те стихи написала она… По-моему, кто-то что-то напутал, не так понял!
– Как по-вашему, стихи мог писать Николас Чейни?
Сюзанна ответила ему ошеломленным взглядом; на ее ресницах блестели слезы.
– Кто – Николас?! Такое… мне и в голову не приходило… да и никому из нас! Значит, вы думаете, стихи писал Николас? В самом деле?
Ратлидж осторожно ответил:
– Я еще мало знаю о вашей семье, чтобы приходить к каким-либо выводам. Сейчас я просто отвечаю на ваш вопрос об Оливии Марлоу.
Лицо у нее вытянулось.
– А… ясно.